Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

— Признала она тебя?

— А почему не признать? Али я постарела так?

— Не ты постарела, она не загордилась ли?

— Куда там — на поклон ответила, остановилась, первой заговорила, расспрашивать стала. И что я вам скажу, девки...

Болтушка — Пригода хорошо её помнила — умолкла.

— Сказывай!

— Сынок-то у неё — вылитый Степан.

Впереди закричали, боярские возы медленно двинулись к берегу. Первый воз вступил в воду, перед ним, подсвечивая факелом, брёл холоп, указывая брод.

Пригода сидела, сжимая горящие щёки.

«Вылитый Степан! Как же я сама не замечала?»

Малыш засопел и притулился к Пригоде, тёплый, родной.

— Не отдам! — прошептала она, прижимая мальчонку к себе.

— Ты что-то сказала? — спросил старый дружинник, подходя к возу.

— Может, вернёмся домой? Ну куда мы, на ночь глядя, в сырой лес, в темень. Может, отгонят наши ратники нехристей, не допустят до города?

— А если нет — как я твоему Юшке да боярину Корееву в глаза посмотрю?

Кто-то крикнул: «Давай!», и возы медленно двинулись к реке.

В лесу беженцам пришлось провести только одну ночь. Рано утром примчался гонец от князя Фёдора с сообщением, что ордынцы разгромлены и изгнаны. Жёны бросились, выкрикивая имена своих мужей, в надежде, что, может, гонец знает что-нибудь.

— Юшка! Дружинник князя Юшка! — кричала вместе со всеми Пригода.

— Твой Юшка герой! — крутнулся на коне гонец. — Он князя Фёдора Олеговича спас и ордынцев намолотил, как на току!

Пригода шла к тому месту, где смерды рыли с вечера землянку, и тихо плакала от радости. Наверное, потому не сразу разглядела — на заготовленных для землянки брёвнах сидела старая боярыня Корнея, а рядом с нею Стёпка.

У Пригоды защемило сердце: разболтали девки, пришла боярыня проверять. А проверять-то нечего, только слепой не увидит, что ребёнок на Степана похож, и Алёны черты в нём проглядывают. Что же делать? И Юшки, как назло, нет рядом...

Боярыня подняла глаза и увидела Пригоду. Положила руку на грудь, словно усмиряя рвущееся сердце. Встала. Пригода поразилась, какой маленькой она оказалась. Усохла, что ли...

Женщины стояли молча. Первой нашла в себе силы заговорить боярыня:

— Сердца у тебя нет. О себе только думаешь.

— Разве с этого надо начинать, боярыня? С упрёка?

Они напряжённо смотрели друг на друга. Стёпка стал дёргать боярыню за подол:

— Ты мне сказку не досказала!

— Сейчас, маленький, сейчас доскажу, только вот поговорю с твоей... — Боярыня споткнулась на слове «мамой» и умолкла, не спуская глаз с лица Пригоды.

— Я не сказала, что хочу с тобой разговаривать.

— Хочешь, чтобы я на колени перед тобой встала?

— Стёпка! Иди к маме! — Пригода почти выкрикнула слово «мама» и повторила ещё раз, спокойнее: — Иди к маме!

Боярыня медленно, с трудом опустилась на колени. Стёпка растерянно смотрел на неё. В отдалении стали собираться холопы.

— Не гневись, Пригода. Выслушай! Я обо всём догадалась, как только на него поглядела. Можешь молчать, только правды молчанием не скроешь. — И страшным шёпотом, чтобы Стёпка не слышал, спросила, вернее, утвердила:

— Доченька моя... — боярыня с трудом вытолкнула застрявшее в горле слово, — умерла?

Пригода только склонила голову.

— И ты ему мать заменила?

— Да! — с отчаянием выкрикнула Пригода, словно у неё уже сейчас забирали ребёнка.

— Не кричи: честь тебе и хвала! Только что же ты о нас, стариках, не подумала? — Боярыня с усилием поднялась с колен.

Пригода молчала.

— Ты у нас четыре года счастья украла!

— Вы бы его у меня отобрали!

— Корней — может, и отобрал бы, во всяком случае, попытался, — согласилась боярыня. — Я — никогда. Ребёнку мать нужна.

— Это ты сейчас, когда Юшка дружинником стал, так рассуждаешь. А были бы мы никем, ты бы совсем иначе говорила, за боярином Корнеем его жестокие слова эхом бы повторяла!

— Что понапрасну ныне судить — так ли, иначе ли... Бог распорядился, и не нам его волю обсуждать. Только должен Степан, боярский сын, и расти боярским сыном, наследником всех — и Корнеевых, и Дебряничевых вотчин! — Голос боярыни окреп, и Пригода вспомнила, как умело подчиняла та шумного, грозного мужа.

— Жить с вами мы с Юшкой всё равно не станем!

— И не надо, — быстро согласилась боярыня. — Главное, вы перед нами дверь не закрывайте.

Заскучавший Стёпка ухватил мать за руку и стал дёргать:

— Мама, дядя Михей сказал, что мы домой сейчас поедем!

— Да, медовый мой!

— И что нас там папка уже будет ждать!

— Да, лапонька!

Старая женщина с умильной улыбкой смотрела на мальчика, по щекам её текли слёзы.

— А эта тётя сказку мне доскажет?

Ох, как много иногда зависит от одного короткого слова!

Пригода долго молчала. И только когда у боярыни стали подгибаться колени, а лицо побелело, как на смертном одре, вымолвила:

— Доскажет...

Победителей встречали колокольным звоном и радостными криками.

Пировали два дня, пили без меры. Олег Иванович сидел во главе дружинного стола, неторопливо потягивал хмельной мёд, поглядывал на Фёдора: воевода! Вроде радоваться надо, но на сердце было неспокойно: ждал — сейчас сын встанет, выпьет прощальную чару и уедет к Марье! Почему-то от этой мысли становилось тошно, он не хотел задумываться — боялся.

Но Фёдор сидел рядом, широкоплечий, ясноглазый, пил, почти не пьянея, и, по всей видимости, никуда не спешил. Ефросинья не сводила с сына любящих глаз, и всё, опережая кравчего, подкладывала куски повкуснее.

— Понимаешь, отец, ордынец боковой конный удар не выдерживает! — в который раз повторял Фёдор великому князю о сделанном им в боях открытии. — Конные сотни с межи — твоя, отец, великая мысль! А боковой удар татары не держат, да! — Вдруг он с хмельной непоследовательностью вспомнил: — Юшка, подойди сюда, я о тебе с великим князем говорить буду!

Юшка подошёл и степенно поклонился Олегу Ивановичу.

— Почему без чары? Эй, кто там! Подайте дружиннику чару!

В руки сунули полную мёду чару.

— Он меня в бою два раза своим телом закрывал, два смертельных удара принял! — втолковывал Фёдору отец.

— Но жив остался, — не удержался от лёгкой насмешки великий князь. Юшка почему-то вызывал в нём всегда лёгкое раздражение, а может быть, и смущение за причинённую когда-то ему и его другу несправедливость.

— Он воин, каких мало! Хочу просить тебя, отец, дай ему боярство!

«Нет, всё же ещё многого не понимает сын в искусстве власти», — подумал Олег Иванович. Нельзя просить о милости для того, кто стоит рядом, ибо милость будет принята как должное, а отказ — как оскорбление.

— Я его воеводой правой руки поставлю! — продолжал Фёдор.

— Если будет воеводой, в бою прикрыть тебя уже не сможет, — пошутил Олег Иванович. — У него иные заботы появятся.