Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

У князя мелькнула тогда мысль: неплохо бы самому вместе с Васятой, переодевшись простыми гриднями, съездить в Муром. Но в эти дни с межи пришла весть, что идёт к верховьям Дона отряд разбойных ордынцев числом в несколько сотен, и Олег помчался во главе лёгкого конного полка наперехват...

Время шло. Олег обнаружил, что матушка медлит, чего-то ждёт, сомневается, хотя всё подготовила и ждёт только его слова, чтобы засылать сватов.

— Я же сказал тебе, матушка, всё решай сама. — Олег удивился.

Мысль съездить в Муром под видом гридней сейчас ему казалась глупой.

— За Ефросиньей из Мурома ни приданого знатного, ни земель богатых, смутили меня бояре, — стала оправдываться княгиня.

«Вот в чём дело, — понял Олег. — Недовольны ближние бояре, что возьмёт их князь, жених завидный, красивый, смелый, прославленный в свои молодые годы, скромное приданое».

— Княжна-то тебе по сердцу пришлась, — успокоил Олег мать, подумав, что ласковая невестка приносит в дом приданое, которому цены нет. — Смело засылай сватов.

— А если она тебе не люба будет? — обеспокоенно спросила мать, уловив в голосе сына странное для такого разговора спокойствие. Великая княгиня подумала, что негоже под венец идти, когда сердце словно ледышка, но потом вспомнила, как сама шла за Ивана Александровича, увидев его лишь в церкви, а любила всю жизнь, и торопливо добавила: — Хотя муромские все красавицы.

— Да, матушка, — так же спокойно согласился Олег.

— Одно плохо — с годами статность не приобретают. Сколь ни корми — всё тощие.

Олег вспомнил раздобревших не по годам боярынь и удельных княгинь его собственного двора, соседей, татарских ханш и усмехнулся. Он поцеловал мать в мягкую, почти без морщин щёку.

— А я дородных не люблю. — И добавил, словно поставил точку: — Свадьбу сладим по осени!

Невеста оказалась именно такой, какой её описывали Олегу: высокой, тоненькой, темнобровой, с алыми сочными губами. Глаза были медовыми и тёплыми, в те короткие мгновения, когда она осмеливалась взглянуть жениху в лицо, испуганными.

За свадебным столом князь привычно протянул чашнику свой золотой кубок, но сидевшая рядом с ним по правую руку мать решительно воспротивилась — не по обычаю, на свадебном пиру молодые вина не пьют! Обычай мудрый — не допусти Господь молодым в первую же ночь зачать во хмелю! Не случайно всезнающие свахи, что шныряли от одного княжеского двора к другому, высматривая невест и женихов в расплодившемся, неохватном роду Рюриковичей, рассказывали, что всё чаще рождаются слабые, хилые, не жильцы на этом свете и уж, во всяком случае, не властители. Свахи предлагали невест из древних боярских родов, свежую кровь. Правда, матушка справедливо говаривала, что за этим проглядывает боярское серебро: чего ни отдашь, чтобы породниться с князем! Но муромчане, по её словам, были крепкой, здоровой ветвью Рюриковичей, может быть, потому, что, сидя на самом краю Русской земли, не единожды роднились и с половецкими ханами, и с мещёрскими племенными князьями.

«Всё так, — думал Олег, поглядывая на молодую. — Но до чего же выпить охота! Вон Васята какой уже кубок осушает во здравие молодожёнов и ещё улыбается насмешливо, подмигивает. Вот утром доберусь до него...»

Олег скосил глаза на невесту и в который уже раз не поймал её убегающий взор. Девушка зарделась.

«Княгиня!» — усмехнулся про себя Олег.

Над верхней губой у неё темнела крохотная родинка, и он подумал, что, наверно, приятно целовать эту оставленную Афродитой отметинку, знак страстной натуры. Почему он вдруг вспомнил о прекрасной греческой богине, чьи изображения видел, когда ездил с греком-наставником Феофаном в Тмуторокань? Уж не потому ли, что прямой, чуть вздёрнутый носик и красиво вырезанные губы, полные и зовущие, напомнили ему одно из мраморных, пожелтевших от времени изваяний, что веками стоят в городе у моря, где смешались лица, речь, обычаи, культура десятков народов?

«И что за мысли лезут в голову», — в который раз укорил себя Олег, силясь вслушаться в речи ближних бояр, желавших ему и молодой долгих счастливых лет жизни и многих детей.

Невеста опять искоса взглянула на него, и снова румянец смущения залил её лицо.

Олег встал, низко поклонился сидящим за тремя длинными столами, составленными так, что казалось, они бесконечны. Встала и молодая, так же, как и муж, низко поклонилась гостям. Олег, взяв её за руку, решительно повёл к двери, ведущей наверх, к летней опочивальне, где с утра уже было приготовлено брачное ложе. Рука жены была маленькая, холодная и чуть-чуть подрагивала. В сердце князя шевельнулась нежность.

В нетопленной по древнему обычаю опочивальне трепетно горела единственная свеча. Прозрачный воск стекал по массивному кованому серебряному подсвечнику. Пламя свечи заколыхалось от движения воздуха, когда князь открыл дверь, тени на стене задвигались, словно и сюда пришли любопытные свахи подглядывать, подсказывать, шушукаться. Олег затворил дверь, сел на край ложа, устланного пуховой периной, усыпанного хмелем и крупным зерном пшеницы. Ефросинья робко стояла у двери. Он, увидев, как беспокойно, взволнованно сжимаются её тонкие пальцы, встал и поцеловал дрожащие, податливые губы долгим, требовательным поцелуем. Она вдруг обмякла, прижалась к нему и вздрогнула всем телом.

— Ты не бойся, — ласково прошептал Олег и начал осторожно снимать с её плеч многочисленные аксамитовые, отороченные бархатом, расшитые золотом, жемчугами и самоцветами свадебные одежды, бросая их прямо на пол, крытый огромным черкасским ковром. Последней он снял кику, отчего собранные под ней расплетённые перед свадьбой волосы волной упали на плечи, спину и на грудь девушки. Когда она осталась в одной тонкой, белёного льна сорочице, Олег опять сел на ложе и протянул вперёд правую ногу, обутую в красный расшитый сапог.

Ефросинья встав на колени принялась неумело снимать сапог. Наконец с трудом стащила, от неожиданности откинулась с сапогом в руках и села на пятки. При этом грудь её обозначилась так явно, что Олег улыбнулся и сам торопливо скинул второй сапог привычным движением.

— Тебя как дома-то звали?

— Фросей. — Девушка подняла глаза, в тусклом свете одинокой свечи они показались Олегу тёмными и бездонными.

— Ты не бойся, Фрося, — повторил он ласково. — Я, кажется... — Олег осёкся, слово «кажется» было сейчас совсем неуместным. — Я любить тебя буду.

Девушка заморгала, закивала, губы её приоткрылись, мелькнули ослепительно белые зубки, она порывисто вздохнула.

Олег легко поднялся с ложа, обнял жену, взял, как дитя, на руки, поцеловал, сначала в один глаз, потом в другой, потом в гладкую шею, туда, где пульсировала голубая жилка, и, наконец, в губы. Она робко закинула руки ему за шею и неумело ответила на поцелуй. Олег поднёс её к ложу, бережно опустил, она сразу же юркнула под перину. Он усмехнулся, быстро разделся, кидая одежду на пол, где уже лежали наряды невесты.