Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

Васята растерянно заморгал, переводя взгляд с князя на Кореева:

— Почему у меня?

— У меня — нет. У Епищки, — князь сознательно назвал друга старинным детским именем, — тоже, я сие доподлинно знаю. У кого же мне ещё спросить?

— У меня есть, — неожиданно кивнул Васята.

— Ну вот! Кто он?

— Жуковиньем [30] Жуковинье — ювелирные изделия, драгоценные камни. торгует. К нам с Янтарного моря дивные бусы да браслеты привозит, я не раз у него покупал. Отсюда жемчуг да скань серебряную возит.

— Своих девок одариваешь? — улыбнулся князь.

— Какие девки, великий князь? — обиделся Васята.

— Тогда для кого жуковинье?

— Приданое будущим дочерям собираю.

— Ишь ты, запасливый какой. Ладно, други, хватит лясы точить. Скажи-ка, Васята, твой торговый гость, он как, верный человек?

— Верный, коли ему прибыток светит.

— А если очень большой прибыток?

— Тогда и очень верный. Да что нужно-то, Олег Иванович? — рискнул опустить титул Васята.

— Нужен человек умный, приметливый, чтобы, проезжая по Ольгердовым землям, ворон бы не считал, а всё запоминал и нам потом докладывал.

— Глубоко ты свои коготки прячешь, — вдруг выпалил Васята и рассмеялся. — Десять лет назад ты бы так не сказал.

— Так ведь десять лет не малый срок. За десять лет медведя кувыркаться да бабу изображать выучить можно.

— А ты не медведь, — расхрабрившись, подхватил Васята, но натолкнулся на строгий взгляд. — Прости, великий князь.

Олег Иванович сделал вид, что не обратил внимания на оговорку:

— Как встретишь своего торгового гостя, прощупай его. Если почувствуешь, что он клюнет, сведёшь с Епифаном.

— Почему с ним? Разве я не могу сам вести такое дело?

— Можешь. Но Епифан лучше, он уже давно к таким делам приставлен. Но о том молчок!

«Господи, — ожгла Васяту внезапная догадка. — А я и не ведал, не чуял. Вона где кроется тайна влияния Епишки на князя...»

Дремавшая до поры ревность проснулась в душе Васяты.

Три недели Степан со своим десятком неторопливо ездил вдоль межи, забираясь иногда вглубь Дикого поля, и не встречал при этом ни души. И вдруг как-то под вечер столкнулся он с медленно бредущим чумацким [31] Чумак — возчик на волах, перевозящих соль и рыбу. обозом с солью, невесть каким ветром занесённым сюда, в сторону от наезженных дорог. Грязные волы грустно волокли огромные скрипучие телеги по неторной дороге.

Степан обрадовался — как-никак живые люди в степи, есть возможность поговорить, узнать новости.

Вместе устроились на ночлег. Чумаки угостили соскучившихся по домашней еде воинов салом, лепёшками, пареной репой и луком. Налили мёду — всё нашлось у них в необъятных телегах. Насытившись, Степан стал расспрашивать старшину чумаков.

Старшина был здоровенный дядька с вислыми усами, медлительный, как и его волы. На вопрос, что занесло обоз так далеко от привычного чумацкого шляха, известного всей степи, он ответил: с тех пор как Литва захватила Киев, никто за соль платить и не думает. Литва считает, что берёт по праву завоевателя, а киевляне обнищали так, что с них и денег просить стыдно.

— Плохо живут под Литвой?

— Ох, плохо. Киев за сто лет после татар никак восстановиться не может, у города и стен-то не осталось, некому возводить. Вот Литва и налетела, захватила его, почитай, без боя. Теперь господами ходят. За соль не платят... — Чумак всё время возвращался к тому, что его волновало. — Татары и те платят, на что нехристи... Рыбу-то мы в Киев не возим, рыбки и своей у киевлян хватало. А соль — кто ж им повезёт, ежели не платят? — говорил всё это чумак без особого возмущения, раздумчиво, принимая события как данность.

— Ну, а ещё что происходит в ваших краях?

— Татары в Крыму осваиваются. Мамай. О таком слыхал?

Степан сказал, что, конечно, слыхал, о Мамае вся межа наслышана.

— Так вот, Мамай Ногайскую Орду под себя подмял. Силы теперь у него невиданно. Но пока сидит смирно. Орда коней откармливает...

«Коней откармливают — к походу», — подумал Степан.

— Правда, — продолжал рассказывать чумак, — пошла недавно тьма [32] Тьма — десять тысяч. ордынцев, а то и поболе, на закат. Только думаю я, что потопчут они разорённые земли попусту и повернут на восток, к вам, в Рязань, либо к Москве. Что им на Киевщине нынче взять? Опять же и с Литвой драться не больно захочется...

Степан понимал, что в словах чумака есть истина: и раньше случалось такое — покрутится Орда по выжженным нищим землям древней Киевской Руси и идёт на восток, где, открытая всем налётам, лежит Рязанская земля.

Ночью, когда лежали у чумацкого костра, Юшка подкатился под бок к Степану и зашептал, что надобно к сотнику гонца послать, сообщить о татарах, которые двинулись на закат. Степан и сам подумывал об этом, потому согласился, а утром вдруг решил, что именно они с Юшкой и поедут к сотнику.

Так и получилось, что в конце марта, ранним утром, когда синее до неправдоподобности небо ещё только обещало солнечный тёплый день, подъехали они с Юшкой к городищу. Грязные, усталые, голодные, с радостью смотрели на невысокие стены, сложенные из могучих дубовых колод. Ещё при отце Олега Ивановича их приволокли сюда из далёких дубрав. С тех пор городище служило и местом отдыха, и местом сбора для сторожевой сотни. Одно время жил здесь и сам воевода, а после его гибели располагался лишь сотник, да по-прежнему оставались те, кто сроднился с границей и не хотел оставлять нажитое. Городище подвергалось разграблению и разору каждый раз, когда татары шли с большой силой на север, но стремительные налёты малых отрядов выдерживало.

Ворота отворились. Степан и Юшка, весело поздоровавшись с пожилым воротным, бывшим воином их же сотни, поскакали, торопя коней, к молодечной избе. Дом сотника стоял рядом и выделялся высокой покатой крышей. После однообразной степи Степан с удовольствием смотрел на выглядывающие из-за каждого забора ветви яблонь, ещё по-зимнему обнажённых, но уже набухающих — вот-вот появятся на них почки, чтобы с первыми лучами настоящего весеннего солнца выбросить клейкие зелёные листки. Заглядевшись, Степан не заметил у одного из домов огромную лужу. Конь преодолел её, подняв кучу брызг, и тут же Степан услышал гневный женский голос:

— Смотри, куда скачешь! Али ослеп?

— Извини, красавица, — весело ответил Степан, но тут в лужу влетел конь Юшки, тоже поднял тучу брызг и обдал женщину так, что она в сердцах крикнула:

— Чтоб вам провалиться, аспиды!

Её лицо с пятнами грязи было таким забавным, а гнев так живописен, что Степан и Юшка, переглянувшись, фыркнули и, пришпорив коней, умчались к молодечной.

Сотник, выслушав доклад, разрешил им остаться на пару деньков.