Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

— Улести, умасти. Она баба умелая, посули ей чего-нибудь.

Но сулить не пришлось — воеводиха только взглянула на бесчувственного Степана и сразу распорядилась нести его в дом.

Юшка помог двум женщинам и слуге нести тяжёлое обмякшее тело. Степана положили на просторное ложе. Едва успел Юшка снять с него сапоги, как воеводиха прогнала его и сама занялась раненым.

Утром следующего дня Юшка пришёл с дарами.

— Иди, иди прочь, спит твой Степан и до полудня спать будет, если не дольше. Крови потерял много, ему сейчас сон — лучшее лекарство. Ночью проснулся, ковш молока выпил и снова заснул. — Воеводиха всё это выпалила, не пуская Юшку на крыльцо, но дары приняла.

Юшка едва дождался полдня и опять пришёл к воеводиному дому.

На этот раз выглянула младшая сестра.

— Спит, — сказала она с улыбкой. — Просыпался, тебя спрашивал, ещё ковш молока выпил и опять заснул.

— Можно, я тут посижу? Может, понадоблюсь, — несмело спросил Юшка. — Мало ли что... до ветру сводить... мужик всё же...

— Иди, иди! До ветру... — передразнила женщина. Юшка подумал, что она не намного и старше Степана, особенно когда улыбается. И совсем не похожа на старшую сестру. Та от сварливости рано состарилась и стала походить на бабу-ягу...

Степан лежал на мягком ложе в небольшой светёлке и с удивлением оглядывался по сторонам. Ларь, лавка, стены, обшитые струганным светлым деревом, оконце, затянутое бычьим пузырём... Всё незнакомое, чужое. «Ничего не понимаю», — подумал он и пошевелился. Заныла рука.

— Где же я? — сказал он вслух с некоторым беспокойством.

Приоткрылась дверь, и заглянула молодая женщина. Лицо без головной повязки показалось ему смутно знакомым.

— Отоспался? — певуче спросила женщина.

— Отоспался, — ответил Степан. — Как я сюда попал?

— Твой слуга привёз тебя к нам.

— Он мне не слуга, а товарищ и стремянный. Юшка зовут.

— А тебя Степан, — улыбнулась женщина. — А я Настасья.

— Настя, — повторил Степан.

— А сестру мою зовут Ульяна. Она травы ведает и кровь останавливает.

— Вот оно что... — Степан хотел спросить, долго ли он лежал в беспамятстве, но женщина вдруг исчезла, и дверь закрылась.

Через некоторое время дверь вновь отворилась. Вошла воеводиха, а за ней Настя.

— Оклемался, голубчик? Вот и ладно. Теперь на поправку быстро у меня пойдёшь. — Ульяна приказала сестре: — Помоги мне его повернуть и уходи.

Настя повиновалась. После её ухода Ульяна долго и заботливо распелёнывала Степана, отрывая холстины с запёкшейся раны. Потом смазывала снадобьем и перевязывала заново. Руки у неё, в отличие от слов, были ласковые.

Вечером приходил Юшка. Чуть позже навестила Настя, сидела, перекидываясь с ним незначащими словами, до прихода сестры. Та только взглянула строго, и Настя, ни слова не говоря, исчезла. На следующий день будто мимоходом вновь заскочила. Степан спросил о муже, и она рассказала обычную для приграничных мест историю его гибели. Послышались тяжёлые шаги Ульяны, Настя стремительно выскочила из светёлки. До слуха Степана донёсся сварливый голос старшей:

— И что ты, как блудливая кошка, всё к нему? Мужиком пахнуло?

Неожиданно для себя Степан почувствовал, что покраснел от ненароком услышанных слов.

Целый день Настя не появлялась. Зато долго сидел Юшка. Он освоился в доме, даже принёс дудочку и немного поиграл, задумчиво глядя куда-то поверх головы Степана. Неслышно отворилась дверь, вошла Ульяна и встала у притолоки, подперев щёку рукой. Степана поразило выражение её лица, отрешённо-печальное, и главное — доброе.

Следующий день прошёл тихо, с той только разницей, что Юшка играл значительно дольше, и в светёлку поднялись обе сестры. Потом они отвели парня в поварню и, как рассказал вечером Юшка, накормили до отвала вкуснейшими пирогами.

Степан договорился с другом, что завтра с его помощью выйдет на улицу, пройдётся, разомнётся, подышит свежим воздухом.

— Вишь, на мне всё как на собаке заживает — быстро и без хлопот.

— А лечение Ульяны?

— Это да, она знахарка отменная, — согласился Степан.

Ночью его разбудил еле слышный скрип. Он приоткрыл глаза — в темноте смутно угадывалось что-то светлое у двери. Дверь опять скрипнула — кто-то притворил её и накинул изнутри щеколду. Сердце забилось. Светлое пятно приблизилось, это была Настя. Она осторожно улеглась рядом, сразу пахнуло жаром горячего женского тела...

Через две недели Степан оправился настолько, что смог сесть на коня. Он переехал из дома воеводихи в избу, которую присмотрел Юшка, чтобы не жить в молодечной. Юшка обставил её по своему разумению, даже нашёл бабу вести хозяйство. По совету Ульяны, он отыскал печника-черниговца, умеющего складывать печи с дымоходом. Всё это Юшка успел сделать, пока Степан отлёживался в доме воеводихи. Теперь Настя прибегала к нему чуть ли не каждую ночь, и Юшка ворчал, что от такой жизни старые раны откроются, не то что новые заживут.

В конце декабря 1371 года примчался заледеневший от долгой скачки гонец от князя Олега Ивановича. Он рассказал, что Москва напала на Рязань. Стремительно растущий в милостях московского великого князя воевода Дмитрий Волынский по прозвищу Боброк вступил в рязанские пределы, разгромил превосходящие силы рязанцев, прогнал Олега Ивановича и посадил на древний стол князя Владимира Пронского.

— Пронские завсегда между Москвой и Рязанью, как навоз в проруби, болтались, — сказал гонец смачно, — теперь Олег созывает разбросанные по границам и засекам верные ему войска.

Сотник, выслушав гонца, долго кряхтел, водил пальцем по столешнице, словно чертил воображаемый харатейный чертёж [33] Харатейный чертеж — карта. , и наконец принялся многословно и путано говорить о том, что все — и лазутчики, и чумаки, и купцы, едущие с юга, дружно говорят о нарастающем беспокойстве в Диком поле, о сбивающихся в ватаги ордынцах, ожидающих только клича вожака, чтобы ринуться на север.

Степан сообразил, что за всем этим многословием скрывается простое и понятное желание сотника отсидеться здесь, на меже, в отдалении от княжеских усобиц, выждать, чтобы знать наверняка, кто победил, и тогда только поспешить к победителю. Он хотел было сказать сотнику, что не подобает так поступать воину, присягавшему Олегу, но передумал и подождал, пока стремянный уведёт гонца в баню с дороги. Плотно закрыв за ними дверь, он сел напротив сотника, застывшего в тяжком раздумье в красном углу под закопчённым образом Спасителя:

— Думаешь переждать здесь, вдали от усобиц?

Сотник вздрогнул, но, взяв себя в руки, не стал юлить и ответил с едва приметной усмешкой:

— Неужто столь нелепо желание моё?

— Да как раз впору придётся, ежели себя перевёртышем полагаешь.