Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

Ночью Степан мучительно размышлял: сказать или не сказать Алёнке о замыслах отца. С одной стороны, лучше бы предупредить, чтобы могла заранее продумать, как противостоять его воле, с другой — не хотелось омрачать те считанные часы, что были им отпущены. К тому же раньше чем через год Алёнку не засватают.

Они встретились в беседке, долго гуляли по тропинкам сада, вспоминали разные мелочи из далёкого детства, смеялись, целовались, и не было меж ними ни робости, ни смущения.

Юшка возник как из-под земли и сразу затараторил:

— Степан! От князя прискакал вестник. Срочно требуют тебя во дворец. — Сделал паузу и добавил: — С оружием...

Князь Олег Иванович ожидал Степана в своей горнице.

— От сотника Ивана Шушака с южной границы прибыл гонец. Беда там — налетел большой отряд литвинов. Сотник со своими людьми сел в осаду, но долго он не выдержит. А помощь послать надобно. Здесь твоя полусотня, да я ещё две сотни копейщиков дам. Бери и отправляйся не мешкая.

Степан низко поклонился. Князь перекрестил его:

— С Богом!

Копейщики, непривычные к быстрой скачке, обычной для бывалых воинов сторожевой сотни, далеко отстали.

Степан первым вылетел из густого леса. Далеко впереди на краю окоёма можно было различить городище, окутанное дымом пожара.

— Пока будем ждать копейщиков, дозволь в поиск с десятком сходить, — спросил Юшка, ни на шаг не отстававший от Степана.

— Подожди ты с поиском, — отмахнулся Степан, разглядывая из-под руки происходящее далеко в степи, — некогда нам копейщиков ждать да в поиск ходить: на стены уж лезут. Ударим прямо сейчас. Только зайдём с заката — может, за своих примут и близко подпустят.

Обходное движение удалось: как и надеялся Степан, литвины приняли русских за подмогу, идущую с запада. Удар полусотни в спину осаждающим был стремителен и неудержим. Литвины оказали яростное сопротивление, но, спешенные, ничего не могли сделать с рассвирепевшими всадниками, каждый из которых провёл на меже многие годы и в бою был равен двум, а то и трём воинам. Бой ещё не закончился, когда на валу показался окровавленный сотник Иван Шушак, обгорелый, всклокоченный, страшный. Он кричал что-то невразумительное, размахивая саблей. За ним на вал поднялись ещё несколько таких же обгорелых, в крови, воинов. Они полезли вниз, на другую сторону вала и ворвались прямо в гущу схватки.

Иван набросился на рослого литвина и с маху вогнал ему в грудь тяжёлый клинок. Тот упал, но сотник продолжал в бешенстве наносить удар за ударом по уже бездыханному телу.

Степан охватил Шушака и сжал его изо всех сил:

— Обезумел?! Охолонись! Что с тобой?

— Звери! Сволочи, кровопийцы... город сожгли... всё выгорело, одни головешки за валом... — Сотник кричал и вырывался. — Пусти! Я их всех поубиваю! Я их буду резать до скончания живота своего...

Степан отцепил от пояса баклажку с мёдом, протянул Ивану. Тот жадно припал к горлышку, осушил её в несколько глотков, утёрся рукавом.

— Дай тебе Бог... — вздохнул тяжело. — У меня от полусотни всего десяток воев остался да стариков из городища с десяток. А бабы, те в лес кинулись, думали схорониться, так ведь это татары-степняки леса боятся, носа туда не сунут, а литвины, как и мы, в лесу словно дома, — кинулись за ними, настигли, похватали и всех в плен угнали. Так что нет у нас нынче баб. — Сотник пьяно рассмеялся — своей семьи у него давно не было.

— Когда угнали? — спросил Степан.

Сотник бессмысленно смотрел на него.

— Я спрашиваю — когда угнали женщин?

— На второй... четыре дня назад... Нет, пять... Что-то у меня всё перепуталось, которую ночь не сплю... Вовремя ты подоспел. Только что же князь-то подмоги тебе не дал?

— Дал, — кивнул Степан. — Две сотни копейщиков. Они отстали, непривычные к скачкам.

— Две сотни? — обрадовался Шушак. — Да твоих полсотни, да у меня десяток остался. Так мы живём! Только вот где я их размещу.

Степан не слушал уже нетрезвого и потому многословного сотника. Он думал о женщинах, угоняемых в рабство, бредущих где-то в холодной, враждебной им степи, в окружении свирепых охранников.

— Куда погнали? — спросил он, перебив Шушака.

— Кого? — не понял тот.

— Наших женщин.

— Не знаю... На юг. В Крым, наверное, сейчас у Литвы дружба с Мамаем. В рабство продать можно либо в Крыму, либо в Сарае, на Волге.

— Дай мне полусотню.

— Зачем?

— Догоню и вызволю.

— Ты что, сдурел? — уставился на него сотник. — От долгой скачки в голову вдарило? Как ты их догонишь на усталых конях? И где?

— За Северским Донцом.

— Так там кругом татарские табуны, стража, отряды.

— Вырвемся.

— И не думай! — Сотник протрезвел от злости.

— Неужто без боя, не пытаясь ничего сделать, ты готов своих людей на рабство обречь?

— Не своих людей, а твою красулю. — Сотник с издёвкой хохотнул. — Нетто там, на Рязанщине, попригожее не нашёл?

— Не смей! — выкрикнул Степан яростно. — Не смей! Она... они мне жизнь спасли, выходили. А другие — что, не наши бабы?

Сотник опустил голову. Похоронив жену, он одно время похаживал к молодой тогда вдовушке-воеводихе, даже подумывал о женитьбе. Но отпугнула она его сварливостью и властностью. Сотник привык быть хозяином и в сотне, и в доме. Так и не решился, а через несколько лет, глядя на постаревшую, вечно раздражённую воеводиху, хвалил себя за осторожность, хотя и понимал, что при муже она, может бать, такой и не стала бы. Поговаривали, что скопила она немалые богатства, выменивая и покупая у воинов сторожевой сотни поживу, и что только жадность не позволяет ей уехать из опасного места на меже.

Молчание сотника Степан расценил как неуверенность.

— Так дашь полусотню?

— Нет, не дам! — Шушак сказал это неожиданно ясным и трезвым голосом. — Хватит и того, что ты, уйдя тогда с полусотней, нас на разгром обрёк.

— Что ты говоришь, Иван? — Степан оторопел.

— То и говорю: не забери тогда ты полусотню, я бы этих бродячих разбойников-литвинов в первом же бою расчихвостил. И крепостица осталась бы целой, и бабы наши при нас: портомойки, швеи, поварихи, огородницы — все наши умелицы, воев утешительницы здесь бы были. На тебе вина!

— Я повеление князя выполнял!

— На всякое повеление есть своё разумение! — буркнул сотник. — Да что теперь говорить. Полусотню я тебе не дам. Людей погубишь, свою голову потеряешь, а баб не выручишь и меня опять без воинской силы составишь.

— У тебя две сотни копейщиков... — начал было Степан.

— Всё! Я сказал — нет!

— Тогда я один поскачу! — теряя власть над собой, закричал Степан.

— Я и тебя не пущу.

— Я дружинник княжий, ты надо мной не волен.

— Пока ты под моей рукой, я над тобою волен. Могу и в поруб посадить. Да и дружок твой тоже с тобой не поскачет, ума у него поболе.