Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

Степан, убедившись, что работа идёт слаженно, достал лук, ещё вчера выбранный в Бронной палате, натянул тетиву, надел перчатку на левую руку, чтобы не исхлестала её спущенная тетива, выбрал, придирчиво взвешивая на вытянутом указательном пальце, стрелу и осторожно выглянул из-за зубца.

Прямо перед его участком стены ордынцы наступали, прячась за поставленный стоймя деревянный щит — ну точно как мальчишки за забором, ограждающим яблоневый сад у жадного огнищанина.

Степан помусолил палец, уточнил направление ветра, поднял лук, оттянув тетиву так, что она коснулась кончика его носа, и, нацелив лук почти в самое небо, пустил стрелу.

— Чего это ты? — услыхал он за спиной бас Никодима, но не ответил — следил за полётом.

А стрела взвилась вверх, скрылась на мгновение из глаз, проглоченная солнечными лучами, и упала коршуном, вонзившись в шею ордынца, полускрытого деревянным щитом.

— Ловко ты его! — восхитился Никодим.

И сразу же ещё с десяток стрел взвились вверх, но все упали в стороне от ордынцев, многие даже не долетели до линии щитов.

— Стрелять только сведомым лучникам! — крикнул Степан.

Откуда вдруг пришло на память это древнее слово? Ему вспомнилась строка из песни неизвестного автора: «А мои куряне сведомые кмети. С конца копья вскормлены...» Так похвалялся своему брату Игорю князь Буй-Тур Всеволод.

Мысли мелькали в голове, а руки делали привычное воинское дело, уже третий ордынец рухнул, поражённый меткой стрелой.

Татарские лучники в ответ начали ответную стрельбу из-за вязанок хвороста. Защитники кремля попрятались, однако несколько зазевавшихся получили ранения.

Ветер переменился, дым от горящих посадов пополз на кремль. Ордынцы словно только того и ждали — с дикими криками, подчиняясь гнусавым сигналам невидимой трубы, побежали к стенам, приставляя лестницы.

Первых смельчаков окатили кипятком. Они с визгом и воплями попадали вниз.

— Охолонись, болезный! — крикнул какой-то весельчак. Защитники встретили немудрёную шутку радостным гоготом.

Между тем пожар в посадах разгорался, перекинулся на дома, обступавшие кремль. Полыхала уже Знаменка, Тверская дорога, Арбат, пылала Ордынка — москвичи, поджигая свои родные дома, не поскупились на огонёк и для жилищ ненавистных ордынцев, осевших в Замоскворечье со времён Калиты.

Дым мешал и нападающим, и защитникам. К вечеру ордынцы вдруг исчезли, прихватив с собой убитых и оставив исковерканные лестницы, щиты, вязанки хвороста.

Первый приступ отбили, но веселья уже не было. Навалилась усталость, мучил дым, страшила неизвестность, смущало малое количество воинов. Начальных людей почти не было. Напрасно защитники спрашивали друг друга, кому поручил Дмитрий Иванович оборону. По всему выходило, что кому-то из бояр, но их никто не видел на стенах. Командовал, кричал, ругался, стрелял, поддерживал добрым словом молодой князь Остей. Москвичи уже прознали, что великий князь город на него не оставлял. Литвин, прискакав в последний день перед приходом нехристей, самовольно взял на себя руководство обороной, за что была честь ему и хвала, хоть и внук он проклятого Ольгерда...

Следующий день начался так же, как прошедший, разве что дыма не было, зато нестерпимо пахло гарью.

С дикими криками ордынцы вновь бросились с осадными лестницами к стенам. Лучники осыпали стрелами всех, кто хоть на мгновение показывался из-за зубцов.

Осаждающие лезли вверх, как муравьи по травинке, казалось, ни кипяток, ни смола, ни брёвна не способны остановить их яростный напор.

Вот на стене появился первый ордынец с саблей в руках.

Ещё мгновение — и враги хлынут, сметая на своём пути защитников-добровольцев. Степан прыгнул вперёд, в открытое пространство между зубцами, надеясь, что в него не станут стрелять из боязни попасть в своего удальца, срубил врага, словно не было двух лет перерыва в боевой выучке, и отскочил под прикрытие. Мимо просвистела опоздавшая на мгновение оперённая смерть. Степан выхватил рогатину из рук растерявшегося Никодима и, упёршись остриём в верхнюю перекладину лестницы, оттолкнул её. Вопли ужаса падающих вместе с лестницей татар перекрыли на мгновение шум битвы.

Степан бросил рогатину Никодиму, крикнул: «Смотри, не высовывайся!» — и побежал к башне, где двоим ордынцам удалось взобраться на стену, теперь они яростно рубились, тесня обороняющихся.

С другой стороны подоспел князь Остей. Вместе со Степаном они, играючи, словно на бронном дворе, зарубили каждый своего противника: в пешем бою с русским воином степняк был почти беспомощен.

И опять повалил град вражеских стрел, и опять ордынцы волокли лестницы, лезли на стены. Кипяток и смола у защитников иссякли, но теперь уже многие, по примеру Степана, выжидали, спрятавшись за зубцами, когда появится голова вражеского воина над стеной, чтобы столкнуть лестницу.

Прозеваешь это краткое мгновение, когда ты закрыт врагом, и либо упадёшь, пронзённый стрелой, либо степняк прыгнет на стену. Смертельная, но захватывающая игра.

Третий штурм тоже не удался.

Стемнело. Под стенами валялись сломанные лестницы, облитые смолой, утыканные стрелами щиты — и трупы, трупы, трупы...

Но и на стенах обороняющихся заметно поубавилось.

Никодим сидел, прислонившись спиной к зубцу, опустив голову, опираясь на свою рогатину.

«Задремал, умаялся от непривычной кровавой работы», — решил Степан. Но что-то показалось ему странным в положении рук монаха. Он пригляделся. Ордынская стрела почти скрылась в туеске с подаяниями, пригвоздив его к огромному телу.

— Надо бы предать его земле, — вздохнул Степан и стал прикидывать, где можно найти в застроенном кремле клочок земли. Пожалуй, только на склоне, ведущем к реке, в противоположной части огромной крепости, там, где когда-то в малиннике лежали они с Юшкой.

Степан подумал о погибшем монахе, случайном спутнике последних сумбурных дней. Впрочем, таком ли случайном? Всё предопределено свыше, и, видно, так было записано в книге судеб, что погибнет раб божий Никодим при защите родного города.

Но похоронить монаха Степану не удалось. От князя Остея пришёл воин: князь приглашал отца Софония на военный совет.

Степан не сразу понял, о ком идёт речь. За один день боя из головы начисто вылетела сама мысль, что он ныне монах, полтора года назад принял постриг, подчиняясь воле великого князя Дмитрия, и теперь имя его Софоний.

После короткого совета — указания князя были продуманными и чёткими — Остей позвал Степана отужинать. Видно, любопытно ему было узнать, как стал монахом такой опытный и сильный воин. Степан коротко рассказал о себе и в свою очередь поспрошал князя.

Остей был младшим сыном Дмитрия Ольгердовича, сидевшего одно время, после отъезда из Литвы на Русь, на брянском столе. Степан, никогда не забывавший, что корень их рода брянский, или дебрянский, ежели по-старинному, стал расспрашивать князя о городе. Но Остей был трубчевским удельным князем, входившим в состав Брянской земли, стольный град знал плохо, на многие вопросы ответить не смог. Зато с увлечением рассказывал о своём уделе, который хорошо знал. Он даже называл себя по-местному: не князь Трубчевский, а князь Трубецкий [63] Именно этот герой обороны Москвы был одним из основоположников славного рода князей Трубецких, давшего Руси многих доблестных воевод, наместников, генералов. .