Кальман Шандор - Позорный столб (Белый август)

У Дубака голова пошла кругом, из всего сказанного он не понял ни единого слова.

— Пойдем в комнату, — пригласил Зингер.

Там их встретил непомерно жирный, горбатый пес; он глухо зарычал при виде незнакомого человека, потом бросился на Дубака и пытался укусить его за тонкие ноги, обернутые в серые солдатские обмотки. Но у старого неприветливого животного был всего один зуб справа; пес в отчаянии прижимал свой единственный зуб к обмоткам, помусолил их, потом, удовлетворенный, заковылял на свое место, улегся на пол и смотрел на обоих друзей, моргая подслеповатыми глазами.

— Его зовут Доди, — объяснил Зингер, любовно глядя на эту отвратительную тварь. — Он раньше здорово кусался, но бедняжке уже тринадцать лет и у него всего один зуб. Верно, малютка? — засюсюкал он вдруг, приседая перед псом на корточки и почесывая у него за ушами.

Пес опрокинулся навзничь и задрал кверху все четыре лапы. Тут вошла мать Зингера с тарелкой в руках, на которой лежали четыре ломтя хлеба, намазанные жиром, и два стручка сладкого перца.

— Так, значит, вы не поэт, — сказал она. — Пожалуйста, поешьте. Не пугайтесь, это кошерный гусиный жир!

Дубак и Зингер принялись за еду.

— Мама не любит людей искусства, — со снисходительной усмешкой заметил Зингер, когда мать вышла.

О, это была святая правда! Мать сорокалетнего Белы Зингера, подозрительная торговка подержанным платьем с улицы Лаудон, в самом деле терпеть не могла людей искусства, их она обвиняла в неудавшейся судьбе своего сына, а иногда даже — и, надо сказать, не без причины — в неудовлетворительном состоянии торговли. Сын же ее увлекался всеми видами искусств и лишь половину души вкладывал в торговлю подержанным платьем; но, истинной его слабостью была поэзия. Когда ему было двадцать лет, газета «Рендкивюли уйшаг» напечатала его стихи, и это обстоятельство роковым образом сказалось на всей его дальнейшей судьбе и даже на торговле подержанным платьем. Страница «Рендкивюли уйшаг» висела на стене в позолоченной раме — сейчас ее Зингер снял. Стихи назывались «Мое сердце». Подпись: Бела Шугараш.

— Шугараш — это я! — стыдливо промолвил Зингер.

Первое четверостишие звучало так:

Дубак прочел стихи, но не знал, что в таких случаях следует говорить; он некоторое время молчал, затем, почувствовав на себе вопрошающий взгляд Зингера, медленно произнес:

— Петёфи писал такие!

— Петёфи! — мрачно повторил Зингер и водворил страницу на место.

— Я в стихах не разбираюсь, — извиняющимся тоном пробормотал Дубак.

— Я давно не писал, — заметил Зингер. — Проклятия война! Но теперь…

В комнату снова вошла мать Зингера и подозрительно поглядела на обоих — возможно, из-за двери она услышала имя Петёфи. В руках она держала мешок и сообщила, что отправляется по делам фирмы, по поводу покупки целого склада одежды; ей необходимо заглянуть на площадь Телеки, так что раньше четырех вряд ли она вернется.

— А обед? — спросил сын.

— Есть баранина, она посолена, пленку я сняла. Приготовь рагу!

— Ладно! — согласился Зингер, потирая руки, так как очень любил стряпать. — К рагу галушки, мамочка?

— Есть одно яйцо, — сказала «мамочка», кивнула и ушла с мешком заключать сделки.

Лавка подержанного платья на улице Лаудон зияла пустотой, она была заперта — весь ассортимент обносков хранился в самой квартире: вешалки сгибались под тяжестью всевозможных пиджаков и брюк, на шкафу стояли корзины, набитые мужской одеждой, в кухне и в чулане лежали навалом поношенные зимние пальто, короткие желтые с большими пуговицами мужские тужурки, меховые куртки, демисезонные пальто с бархатными воротниками. От этого тряпья вся квартира, все это тесное, выходящее окнами на улицу Лаудон мрачное логовище на втором этаже было пропитано устойчивым затхлым запахом, смешанным с запахом нафталина; но Зингеры к нему привыкли. Одним словом, лавка внизу была заперта, но не вызывало сомнения, что скоро она будет открыта. Проклятая война кончилась — для поэтов и торговцев обносками должны были наступить лучшие времена.

— Почему твоя мать не любит людей искусства? — полюбопытствовал Дубак.

— Не знаю, — неуверенно ответил Зингер, хотя прекрасно знал причину.

Этот толстенький мужчина был у матери единственный сын; ему было семнадцать лет, когда умер его отец и он выбыл из второго класса коммерческого училища. Он и прежде помогал в лавке, но, оставив училище, прочно обосновался в ней, ибо мать одна не могла обеспечить дело: выходить на улицу, зазывать покупателей, помогать во время примерки, навязывать нерешительному клиенту именно ту вещь, которую хотелось сбыть с рук, — какую-либо «добротную» заваль. И вовсе не ту, которую покупатель собирался приобрести вначале. Красноречиво торговаться, давать страшные клятвы, произносить ужасные слова: «Пускай у меня руки отсохнут, если я отдам за такую цену!» Ловко чередовать сладкоречивое увещевание и холодное безучастие, звать покупателя с улицы назад и ронять такую фразу: «Только потому, что сегодня вы первый!» Встречать ледяным и надменным тоном тех, кто желал продать; держать на свету заднюю часть предлагаемых брюк и доказывать, что они совсем как решето; замечать лоснящиеся локти у принесенных для продажи пиджаков, потертый воротник, бахрому на карманных клапанах, выворачивать дырявые карманы, показывать, как сильно мнется ткань; критиковать вещи за их старомодность; производить тактические маневры вокруг цены, выдвигать ящик стола, набитый деньгами, чтобы у продающего закружилась голова. Следить за тем, чтобы у покупателя не было слишком большого выбора, а то он запутается, не решится купить и скажет: «Я еще зайду» или «Я посоветуюсь с женой». Такой покупатель никогда не возвращается, это общеизвестно. Бывают покупатели иного рода: если им предоставляют небольшой выбор, они морщат нос и теряют охоту покупать. Если покупателя сопровождает жена, перед ней надо рассыпаться мелким бесом, суметь заговорить ей зубы. Следует знать, для кого главное — мода, а кому выгоднее говорить о качестве продаваемой одежды, что она, мол, крепка, как кожа. Встречаются такие, кто попадается на удочку, когда ему говорят: «Этот костюм носил граф X.» Другим, наоборот, такая рекомендация не нравится, они даже перед самими собой стремятся отрицать тот факт, что покупают одежду — ну, конечно же! — с господского плеча. Кроме того, не спускать глаз с портных, производящих мелкий ремонт одежды; проверять, какой ей придан вид; не лоснится ли где-нибудь, поставлены ли новые манжеты на потрепанных внизу брюках, покрашены ли потертые места у ворота, почищены ли засаленные карманы и т. д., и т. д. Со всем этим с помощью одного приказчика, на которого, разумеется, «совершенно нельзя положиться», мамочка справиться не могла.