Кальман Шандор - Позорный столб (Белый август)

И вот, когда Бела оставил училище и обосновался за прилавком, началась новая жизнь. Торговля в лавке пошла прекрасно. Бела на доверительных началах орудовал кассой, следовательно, в семнадцать лет денег имел вдоволь, да мать его и вообще-то не отличалась мелочностью. Вечерами он похаживал в кафе — сперва в «Лидо», бывшее по соседству, разделяя компанию других торговцев подержанным платьем, а позднее перекочевал в «Палермо» и «Ковач». Примерно в это время как-то перед закрытием лавки приказчик обнаружил на полке тетрадь. Надпись на ней гласила: «Коммерческая математика, Бела Зингер, уч. среднего класса „В“. Полистав тетрадь, приказчик со злорадной ухмылкой передал ее хозяйке. Ничего до той поры не подозревавшая лавочница была несколько озадачена.

— Что это? — на другой день спросила она сына.

— Приватные дела! — вспыхнув, ответил Бела, ибо в тетради, помимо перевода английских мер емкости и веса, были главным образом любовные стихи его собственного сочинения, посвященные кассирше из кафе „Палермо“.

По понятиям лавочницы, таковое обстоятельство — хотя на улице Лаудон и не привыкли ни к чему подобному— само по себе не являлось роковым, ибо, кроме ее Белы, стихи писали такие особы, как придворный советник барон Лайош Доци и царь Соломон; даже сам Йожеф Киш занимался рифмоплетством, и все же с ним поддерживали дружбу депутат парламента Пал Шандор и председатель правления Венгерского всеобщего ссудного банка Адольф Ульман. Беда была в том, что Бела, охваченный страстью к поэзии, стал пренебрегать своим ремеслом; он отошел от корифеев коммерции с улицы Лаудон и с улицы Петёфи, то есть перестал посещать кафе „Лидо“ и искал общества разных „людей искусства“.

— Я видел вашего Белу среди богемы, — с такими словами обратился однажды к лавочнице навестивший ее пожилой шеф конкурирующей фирмы. — К сожалению, коммерсанту это обходится в копеечку, госпожа Зингер!

Именно так и случилось. Началось с того, что Бела Зингер 14 января 1903 года, в среду, купил у одного из сотрудников распространенной экономической газеты под названием „Оштор“, своего партнера по карточному столу в кафе, какой-то необычайно ветхий, сшитый во времена, должно быть, предшествовавшие всемирному потопу, редингот, так называемый ференцйожеф, и заплатил за него втридорога; по мнению приказчика, в этой хламиде Ференц Деак подписывал соглашение! После столь блистательного начала в лавку Зингеров пожаловал другой партнер Белы по карточному столу, также репортер и вымогатель из экономической газеты; но этого последнего, так как Белы фатальным образом в лавке не оказалось, приняла сама лавочница и ледяным тоном отказалась от сомнительной сделки, когда ей попытались всучить по пятикратной цене зеленоватого цвета плащ; приказчик, имевший десятилетний опыт в торговле подержанным платьем, заявил, что плащ был ношен несколько веков назад, причем, как об этом свидетельствовал портновский ярлык, в Гамбурге, и вполне вероятно, что носил его лакей Мозеша Мендельсона, друга знаменитого Готтхольда Эфраима Лессинга, ибо на это указывал даже покрой поименованного плаща.

— Потрудитесь снести его в Национальный музей! — отрезал приказчик.

Бойкий репортер ушел ни с чем, а на следующей неделе в газете „Пешти кёзелет“ появилась разгромная статья, разоблачающая страшные тайны платяного ростовщичества на улицах Петёфи и Лаудон; фирма Зингер, по счастью, не была упомянута. Но лавочницу все это мало беспокоило.

— Плевать мне на прессу! — отмахнулась она.

Но Бела статью принял близко к сердцу, и, начиная с этого дня, клиенты из богемы — согласно предварительному сговору — стали появляться в его лавке тогда, когда мамы в ней не было, и исчезали оттуда с заметно разбухшими кошельками.

В это время какой-то конкурент с ехидством пожелал госпоже Зингер счастья в новомодном способе заключения сделок, введенном ее фирмой.

— Вы работаете лучше самих братьев Кох (в те времена то была одна из крупнейших фирм по торговле готовым платьем на проспекте Кароя, где служили девять приказчиков), — сказал конкурент. — Можно не сомневаться, что вы утроили торговый оборот, сударыня!

Он подмигнул и напомнил ей о роскошных рекламах фирмы Зингер, которые видел в некоторых газетах, расходящихся большим тиражом, таких, как „Оштор“, „Рендкивюли уйшаг“ и „Пешти кёзелет“.

— Клянусь вам, в кругах чиновников налогового управления более популярных газет вы не встретите! — присовокупил он.

И он не лгал. Действительно, эти газеты были наиболее популярны, так как главным образом в них появлялись грязные статейки, разоблачающие фальсифицированные балансы акционерных обществ, замаскированное ростовщичество респектабельных банков, сексуальные похождения некоторых тугих на расплату банковских директоров, злоупотребления с земельными участками в связи с парцелляцией, адюльтер в семьях воротил делового мира, холодно отказавшихся от поддержки прессы, торговлю прокисшими тортами в фешенебельных кафе-кондитерских, отказавшихся от рекламы, крупных адвокатов, охотно выступающих по делам о скандальных происшествиях в публичных домах и сенсационные статьи о гениальности отдельных генеральных директоров и их примерной скромности; о позорящих венгерскую нацию аферах, творимых в будайских кабачках слабоумными племянниками фабрикантов, отказавшихся от субвенции; о тайных физических пороках богатых домовладельцев, о посещениях пожилыми, находящимися на грани импотенции суперинтендентами церковных округов женщин, состоящих под надзором полиции; об утаивании кооперативными объединениями, стремящимися уклониться от уплаты налога, их действительных доходов; информации размером в целую колонку о бессмертных патриотических заслугах некоторых щедрых банковских воротил и финансовых тузов, об уродливых мозолях на ногах актрис, о прискорбных сексуальных аномалиях банковских инкассаторов, о бесспорных достоинствах начальников полиции, обладающих железной рукой, о крупных растратах, о подделке векселей, о промахах, ведущих незадачливых дельцов к банкротству и самоубийству; захватывающие отчеты специальных корреспондентов о кражах, всяких панамах, спекулятивных сделках и ростовщичестве, об общественно полезной деятельности представителей высшего духовенства, страдающих подагрой, толстобрюхих банковских директоров, кривоносых полицейских, бесплодных актрис — одним словом, все эти сногсшибательные репортажи, не страдавшие от недостатка истины, об экономической, общественной и интимной жизни богатых бездельников Венгрии действительно попадали в поле зрения в первую очередь чиновников налогового управления, во вторую — посетителей салонов массажистов, в третью — референта пресс-бюро по охране нравственности. Ну и, разумеется, в поле зрения государственной прокуратуры.