Владимир Голяховский - Семья Берг

Мария представила себе элегантную Августу и то, как ее приход может удивить соседей. С первого дня они недружелюбно, даже злобно смотрели в ее сторону при встречах в коридоре, около туалета и на кухне. Среди них вполне могли быть доносчики. О доносчиках думали все, и чуть ли не все друг друга в этом подозревали. Такой визит может доставить неприятности и самой Августе.

— Михаил Иосифович, как же я могу на вас сердиться? Вы совершенно правы, сюда ей приходить нельзя. Вы передайте ей от меня, что я ее очень люблю и ценю ее желание помочь. Но приходить не стоит, это опасно для нее самой. Мы ведь как прокаженные теперь, общаться с нами опасно. Это вы такой герой, спасибо вам, что не боитесь и так помогаете.

— Мария Яковлевна, мне это не опасно, это жилье в моем ведении. Я ведь могу приезжать как будто по делам. А жене наркома я обещал, что когда пройдет горячее время, я возьму закрытую легковую машину, сам сяду за руль и вы встретитесь в машине. Вы согласны?

— Конечно, согласна. Я вам во всем доверяю.

Зак устроил ее работать медсестрой в поликлинике наркомата. Ее родство с наркомом держалось в секрете. А для Лили он нашел дневную группу на соседней улице. Пожилая обрусевшая немка Цецилия Францевна, учила пятерых малышей немецкому языку, кормила их и гуляла с ними на Патриарших прудах за умеренную плату. Марии было удобно отводить и забирать дочку.

Начиналась их новая жизнь — жизнь отверженных. Маленькая Лиля в первый же день, придя из группы, весело сказала:

— А я знаю — пальто, шуба и шапка по-немецки называются «барахло».

Мария усмехнулась про себя:

— С чего ты это взяла?

— Цецилия Францевна сказала нам: «Надевайте свое „барахло“ и пойдем гулять».

Мария поразилась такому преподаванию языка, но сказать было нечего. А Лиля все первые дни часто спрашивала:

— Мама, а где мой папа? Мама, а мы теперь будем здесь жить всегда?

— Папа приедет, только не скоро. А мы с тобой будем ждать его здесь.

— Мам, а почему Алеша к нам не приходит?

— Алеша учится в школе, им задают много домашних уроков.

— Знаешь, мам, мне нравится длинный коридор, по нему приятно кататься на трехколесном велосипеде. Если бы Алеша приходил, он бы меня катал.

Соседские дети смотрели с завистью на велосипед, тоже хотели покататься, но матери сердито утягивали их в комнаты.

— Мам, почему они со мной не дружат? Я им дам велосипед покататься, мне не жалко.

В одиннадцати комнатах рядом с Бергами жили семьи шоферов советских начальников. Одиннадцать их жен суетились на кухне возле трех чугунных газовых плит. Когда на одной кухне так много хозяек, всегда бывают стычки. Женщины часто устраивали там настоящий базар, ссорились, кричали. Они быстро уяснили: раз Мария въехала без мужа, значит, он арестован. В те годы, после многих открытых судебных процессов над «врагами народа», когда почти у каждого были арестованные и сосланные родные или знакомые, об этом нетрудно было догадаться. Обывательское понимание действительности подсказывало людям формулировку «Раз арестовали, значит, было за что». Утвердившись в этом, они задирали Марию на кухне, то все вместе, то по очереди:

— Ишь, жена врага народа, еще и еврейка! Вас надо всех высылать из Москвы, столицы, а советская власть вас еще пощадила, комнату дала. Вы должны ей в ножки кланяться, — и грубо сдвигали с конфорки ее кастрюлю, ставя свои, или выбрасывали из раковины ее посуду, которую она собиралась мыть.

Мария прибегала из кухни, садилась на стул:

— Какие люди поганые! Почему они третируют меня?! За что я должна быть благодарна советской власти? У меня отняли мужа, я не знаю, жив ли он. Какие поганые люди!

Лиля уже понимала, что папа вернется не скоро, с испугом смотрела на мать и плакала.

— Ты, Лилечка, на кухню не ходи, они тебя тоже будут ругать и унижать.

Так Лиля рано узнала слово «унижение» и потом много раз в жизни испытывала это на себе. Она росла с боязнью общей кухни, с боязнью соседей и с недоверием ко всем людям вообще. И это недоверие перешло потом в черту ее характера.

Алеша, занятый своими школьными делами и писанием стихов, заметил, что родители изменились, были грустные, молчаливые, иногда перешептывались о чем-то. Однажды ему вдруг пришло в голову, что Павел давно не был у них и они давно не были на новой квартире Бергов. Это было странно. Он подозрительно спросил у Августы:

— Где Павлик с Марией и Лилей?

Надо было что-то ответить — сказать правду? Она помнила, как тяжело он пережил арест доктора Дамье. А все-таки нельзя бесконечно скрывать. Она неуверенно начала:

— Знаешь, Алешенька, мы живем в очень сложное время…

Алеша нахмурился:

— Павлика арестовали?

— Да, Алешка, арестовали.

Он сосредоточенно молчал.

— А что с Машей и Лилей?

— Их выселили из квартиры, они переехали в другую, общую.

На этот раз он не рыдал, не бился, а молча и мрачно ушел в свою комнату. Августа видел в щель двери, что он сел в седло Павла. Он сидел верхом, и ему представлялось, как в этом седле Павел скакал в бой, воюя за советскую власть, как командарм Буденный награждал его именной шашкой, как за храбрость ему вручали орден. Он плакал.

Отец с сыном встретились утром за столом.

— Папа, за что арестовали Павлика?

— Эх, Алешка, никто этого не знает и, может быть, никогда не узнает.

— У нас в школе тоже есть ребята, у которых арестовали отца или мать, а то и обоих. Почему?

— Ты парень большой, и надо, чтобы ты понял: большинство людей арестовывают, подозревая, что они враги народа, хотя на самом деле это неправда.

— Вот это я и хочу знать. Я написал стихи, вот они:

Семен поразился не столько стихам, сколько вложенной в них взрослой страстности:

— Стихи правильные, но ты лучше никому их не показывай. Это опасно.

— Я понимаю. Но я хочу видеть свою сестренку Лилю, — заявил Алеша.

Михаил Зак осторожно привел вечером Алешу к Бергам. Мария обрадовалась ему и как-то отчаянно прижимала к себе, целовала в голову, в щеки, в нос. Она представляла себе, как Павел был бы счастлив увидеть племянника. И Лиля обрадовалась, вилась вокруг, смеялась:

— Ты приходи к нам почаще!

Но и это было невозможно, чтобы не вызывать подозрение и раздражение соседей. А Алеша улыбался и обещал, но смотрел на Лилю по-взрослому грустно.

Зак, услышав от Марии, что соседки обзывают и задирают ее на кухне, принес ей новое изобретение — почти бесшумную керосинку «керогаз»:

— Мария Яковлевна, это чтобы не ходить лишний раз на кухню. А шума она не делает, так что соседки не узнают.