Владимир Голяховский - Семья Берг

Рассказ Левина был так интересен, что все заслушались, а Августа даже подошла и поцеловала его в щеку:

— Я так люблю вас слушать.

Затем Виленский горячо, как все, что он делал, высказал свою точку зрения на приезд Горького:

— Я считаю, что Горький правильно сделал, что вернулся. Он принадлежит России, он должен все видеть своими глазами, он великий гуманист и сможет повлиять на всю нашу жизнь и даже на самого Сталина.

— Может ли кто-нибудь повлиять на Сталина?

— «Кто-нибудь» не может, а Горький сможет. Вот я вам расскажу недавний эпизод. Вызвал меня Молотов и предложил составить проект Беломоро-Балтийского канала. Сказал, что это грандиозный замысел самого Сталина: канал на севере, двести километров длиной. Я сразу посчитал в уме — сколько нужно техники и сколько людей должно работать, чтобы прорыть его в мерзлом грунте. Получилось, что такой техники у нас почти нет, а рабочей силы нужно столько, сколько египетские фараоны отправляли на постройку великих пирамид, — сотни тысяч людей. Я так и сказал об этом Молотову. А он говорит: ну и что — надо, так рабочая сила будет. Я ему ответил, что на фараонов работали рабы, а у нас рабства вроде бы нет. А он спокойно ответил: можно строить силами арестантов из лагерей. Я просто поразился: все мы знаем, кто такие эти преступники: почти все они несправедливо осужденные политзаключенные и на такой работе непременно подорвутся и погибнут. А он продолжает свое: «Это идея самого товарища Сталина, и все равно канал надо строить». Тогда я сказал, что не могу составлять проект стройки, зная, что на ней будут гибнуть люди. Вы бы видели, как он посмотрел на меня — как огнем прожег, и процедил сквозь зубы: «Хорошо, я доложу об этом Сталину».

Бася Марковна заволновалась:

— Вот, вот, я уже это слышала. Как будто они сами не знают без тебя, кто такие советские заключенные. У моего Соломона такой несдержанный язык! Он думает, что если ему повесили на грудь эти побрякушки, — она указала на два ордена на его пиджаке, — так он может говорить и делать что хочет. Теперь я живу в постоянном страхе: что если Сталин рассердится на него?

— Басенька, напрасно ты волнуешься, — успокоил ее Виленский, — я ведь не сказал ему, что все заключенные политические. Это такой незначительный эпизод.

Жена совсем разволновалась:

— Незначительный эпизод? А сколько людей были арестованы и потеряли жизни из-за «незначительных эпизодов»!

— Но, Басенька, имею же я, в конце концов, право сказать, что думаю!

— Что думаешь? Нет, не имеешь. Никто у нас такого права не имеет.

— Ну успокойся, Басенька. Может, ты и права, но вот Горький такое право имеет, и именно поэтому я уверен — Горькому и нужно было приехать для того, чтобы ограничить такое дикое самовластие.

Все почувствовали некоторую неловкость, замолчали, и чтобы разрядить обстановку, Августа воскликнула:

— Давайте говорить о будущем наших детей! Мы ведь первое поколение однодетных матерей.

— Да, у моей еврейской мамы было тринадцать детей.

— И у моей русской мамы было двенадцать. Как это они справлялись?

— Раньше говорили: бедные люди детьми богаты. А теперь люди стали бедней, а детьми — что-то совсем не богаты.

— Бедные-то бедные, а жили просторней и благополучней, вот и справлялись.

— Наверное, если бы жить было негде и кормить нечем, не рожали бы столько.

— Да, как все изменилось за жизнь одного нашего поколения… Разве можно теперь иметь даже двух детей?

Неугомонный весельчак Виленский опять вставил анекдот:

— Теперь ведь все стараются давать детям какие-нибудь новые революционные имена. Так вот, в одной семье родилась девочка, и мать предложила мужу: «Давай назовем ее Трибуночка». А он на это сказал: «Вот еще! И будет на нее всякая сволочь залазить».

Посмеявшись, завели разговор о выборе национальности для детей от смешанных браков:

— Интересно, кем будут считаться наши дети — евреями или русскими?

— А какое это имеет значение? Это пережитки прошлого.

— Что ты хочешь этим сказать?

— В новом обществе все будут равными.

— Что это значит — будет усредненная национальность?

— А хоть бы и так: русский сойдется с еврейкой, казах — с армянкой, и все смеси будут называться советскими.

— Такая будет дружба народов? Это же утопия. Вы социалист-утопист. Где вы такого начитались?

— У Емельяна Ярославского.

Бася Марковна опять недовольно вставила:

— Соломон, бекицер. Не слушайте его. Он говорит, чего сам не понимает: никакой средней национальности быть не может. Это он болтает потому, что у нас нет детей.

— Действительно, что это за новая национальность — советская?

Виленский настаивал:

— Я вам скажу: раз у нас в стране нет внутренних паспортов — а я думаю, что и не будет, — где тогда писать национальность? Когда, например, я еду за границу, мне выдают паспорт, но в нем указана не национальность, а страна — Советский Союз. Потому что я просто советский гражданин. Вот и все. Ведь в одной энциклопедии так и было сказано: «Паспорт — это орудие угнетения личности государством». А раз у нас нет паспортов, то и национальность негде указывать [30] В 1934 году в Советском Союзе ввели внутренние паспорта, в них в пятом пункте стояла графа «национальность», и все граждане должны были указывать ее во всех анкетах. .

— Ты так думаешь? — отозвалась его жена. — Твою еврейскую национальность определяют не по паспорту, а по твоему длинному еврейскому носу. Во время заграничных поездок в тебе же сразу узнают еврея.

— А действительно, зачем вообще внутренние паспорта?

— Но в нашем многонациональном государстве нужно писать национальность.

— Для чего?

Дискуссия отражала настроения людей, и к спору начали подключаться и другие слушатели:

— Я, например, не хочу, чтобы мой ребенок имел какую-то усредненную национальность — советскую.

— Действительно, появились смешанные браки, но это не значит, что поколение наших детей не будет знать своих национальных корней.

— Почему мои дети должны отказываться от национальности родителей?!

— Я горжусь своей еврейской национальностью. Это мои корни.

— Я так считаю — будут паспорта или не будут, а национальности останутся все равно.

Семен Гинзбург, посмеиваясь, старался примирить споривших:

— Ладно вам кипятиться. Наши дети, конечно, все будут русские. Вот именно. Ведь они растут в атмосфере русской культуры, язык у них русский, большинство их товарищей — русские. Никакой религии они не знают и знать не будут, а потому у них даже не будет вопроса — считать себя русскими или нет.

Профессор Левин спросил:

— А почему вы думаете, что они не будут знать религии?

— Потому что формулировку Маркса «Религия — это опиум для народа» очень поддерживал Ленин.