Владимир Голяховский - Семья Берг

— Значит, помните?

— Я ведь художник, лица запоминаю легко, особенно если они былинные. Так что я могу для вас сделать?

— Ведите ли, у меня вопрос непростой. Не знаю, как и начать. Я узнал, что скульптор Антокольский и художник Левитан были евреи.

— Да, это так. Я знал их обоих, застал еще при жизни. Оба родились и выросли в бедных еврейских семьях.

— Понимаете, я тоже еврей.

— Да? Никогда бы не подумал. Как же вы стали русским богатырем?

— Так это только прозвище. Но махать шашкой — это все могут, не такое сложное дело.

— Ну, я бы не сказал, что смелость на поле боя — это простое дело.

— Смелость, конечно, нужна. Считается, что среди евреев смельчаков мало. Но на самом деле мой народ до революции был просто забитым. А пришла революция — и среди нас появились смелые люди.

— Рассуждение интересное. Но говорите, в чем ваш вопрос.

— А вопрос такой — как Антокольский и Левитан смогли стать великими русскими художниками? Вот этого я не понимаю.

Юон почесал седую бороду и с интересом посмотрел на Павла:

— Как вам сказать? Среди евреев много талантливых людей. Моим учителем был Леонид Пастернак, еврей, великолепный художник, непревзойденный иллюстратор. Но чтобы стать великим художником, надобно иметь великий талант.

— Да, талант, это конечно. Но вот я смотрел-смотрел на их работы и не понимал — как они могли так глубоко проникнуть в самую душу русской истории и русского пейзажа?

— Знаете что, товарищ военный…

— Зовите меня просто Павел.

— А по батюшке как?

— Вообще-то отец был Борух, но я записан Борисовичем.

— Ага. Так вот, Павел Борисович, у нас в галерее есть библиотека для сотрудников. Я дам вам пропуск, вы можете приходить и читать материалы про Антокольского и Левитана. Да вот, у меня на столе книга об Антокольском под редакцией его покровителя Владимира Васильевича Стасова. Вот почитайте, что сам Антокольский писал про скульптуру Ивана Грозного.

Павел прочел: «В нем дух могучий, сила больного человека, сила, перед которой вся русская земля трепетала. Он был грозным, от одного движения его пальца падали тысячи голов. День он проводил, смотря на пытки и казни, а по ночам, когда усталая душа и тело требовали покоя, когда все кругом спало, в нем пробуждались совесть, сознание и воображение; они терзали его, и эти терзания были страшнее пытки. Тени убитых им проступают: они наполняют весь покой — ему страшно, душно, он хватается за псалтырь, падает ниц, бьет себя в грудь, кается и падает в изнеможении. Назавтра он весь разбит, нервно потрясен, раздражителен. Он старается найти себе оправдание и находит его в поступках людей, его окружающих. Подозрения превращаются в обвинения, и сегодняшний день становится похожим на вчерашний. Он — мучитель, и мученик. Таков „Иван Грозный“» .

Павел перечитал это два раза.

— Да, лучше, чем это сказано о Грозном, может быть только то, что показано в самой скульптуре.

Юон согласно кивнул.

— А про Левитана лучше всех написал другой русский пейзажист Константин Коровин, он теперь живет в Париже. Вот почитайте:

«Левитан всегда искал „мотива и настроения“, у него что-то было от литературы — брошенная усадьба, заколоченные ставни, кладбище, потухающая грусть заката, одинокая изба у дороги, но он не подчеркивал в своей прекрасной живописи этой литературщины. Левитан был поэт русской природы, он был проникнут любовью к ней, она поглощала всю его душу, и этюды его были восхитительны и тонки. Странно то, что он избегал в пейзаже человека. Левитан был разочарованный человек. Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощенный тайной поэзией русской природы».

Павел воскликнул:

— Вот-вот, это то, что мне очень нужно знать — «Левитан был поэт русской природы»! Константин Федорович, как еврейский мальчишка мог стать поэтом русской природы?

— Она была в его душе.

— Да, наверное, это так. Это говорит о том, что еврей Левитан — русский человек.

Юон видел вдохновенную заинтересованность Павла:

— А позвольте мне вас спросить, Павел Борисович: вы сами-то кем себя считаете — евреем или русским?

Это был вопрос, который давно мучил самого Павла. Если первые несколько лет своей детской жизни он прожил как еврей, то все остальные годы, с самой юности, жил жизнью русского человека. Что в нем оставалось еврейского? Только любовь к каким-то полузабытым традициям, воспоминания детства. Юон смотрел на него и ждал ответа. Павел сказал:

— Я считаю себя русским. Язык, на котором я говорю, русский, я проливал кровь за Россию, я люблю Россию. Конечно, я русский человек, хотя и еврейского происхождения.

Юону ответ понравился.

— Вы интересная личность, Павел Борисович. Вот вам еще один совет: много работ Антокольского и Левитана есть в Русском музее в Ленинграде. И надобно вам знать, что оба они не смогли бы пробиться в жизни, если бы их не поддерживали русские купцы-меценаты — Третьяков, Мамонтов и другие.

— Да, я знаю, мне Минченков, Яков Данилович, говорил об этом. Но все же странно как-то — ведь эти купцы, они же были буржуи-эксплуататоры.

— «Буржуями» они были, это верно. Но не все — «эксплуататорами». В частности, Павел Михайлович Третьяков, основатель нашей галереи, эксплуататором никогда не был. Почитайте и про него тоже.

Юон достал с полки папку:

— Это письма и записки Третьякова. Хочу вам отсюда кое-что процитировать: «Моя идея была, с самых юных лет, наживать — для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы так же обществу, народу, в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь» .

Он назидательно помолчал.

— Так-то вот, Павел Борисович, он скупал у художников их творения, платил им большие деньги, делал их состоятельными и известными, а сам собрал коллекцию и передал ее народу.

С тех пор Павел стал ходить по вечерам еще в одну библиотеку и читать. Марии он объяснил свое решение так:

— Это ты навела меня на мысль читать об истории еврейских художников в России. А тут ведь как в любом предмете — чем глубже копнешь, тем больше нового открывается. Вот в записках Репина о Крамском я прочитал про Третьякова: «Третьяков довел свое дело до грандиозных, беспредельных размеров и вынес один на своих плечах вопрос существования целой русской школы живописи. Колоссальный, необыкновенный подвиг». Здорово сказано.

Мария улыбнулась:

— Я вижу, ты становишься заправским искусствоведом.

— Ну, Машуля, до искусствоведа мне далеко. Просто я хочу многое узнать, наверстать то, что упустил в ранней молодости. А для этого нам надо съездить в Ленинград, в Русский музей. Там тоже есть работы Антокольского и Левитана. Я обязательно должен их увидеть. Ты была в Ленинграде?