Михаил Казовский - Страсти по Феофану

— Цыц, болван! — крикнул на него Филька. — Прочь пошёл, без тебя голова трещит.

— Удалюсь, извольте, — хмыкнул мальчуган. — Только никакие они не иуды — мы на их корабле плыли из Каффы к Царьграду и дружили славно.

— Хватит здесь трындеть, — взял его за плечо Роман, превратившийся в здорового девятнадцатилетнего парня, — не до нас хозяевам. Нам в дела их встревать не след, — и увёл младшего приятеля.

— Вот ведь еретик, — проводил их взглядом Филимон. — Нам же на Афоне прот Амвросий разъяснил доподлинно: Запад и Восток никогда не объединятся, ибо сё противно нашей природе, стало быть — и Божеской воле. Значит, Софиан, любезничая с галатцами, совершал богомерзкое дело. Значит, власти покарать его правильно желают.

— Уж не ты ль вознамерился выдать Феофана эпарху? — испугалась Анфиса. — Может быть, позарился на его место? Чтобы завладеть мастерскою единолично?

— Что ты говоришь! — выпучил глаза компаньон. — Я ж его люблю, дуралея этого. И талант ценю. Мы ж приятели с ним до гроба. Вместе на Афоне молились. А иначе б, конечно, выдал. Потому как осуждаю всецело.

— Я уверена: папенька объявится скоро, — с воодушевлением сказала Гликерья. — И докажет всем свою невиновность.

Филька покрутил головой:

— Не надейся, солнышко. Самая борьба с униатами только впереди. Если он объявится скоро, то его тут же заметут. Ничего никому доказать не сможет. Так что мы его в любом случае долго не увидим. — С напускной печалью прибавил: — Мне, конечно, одному в мастерской поначалу будет непросто. Но, Бог даст, осилю. Я ведь тоже не без таланта, между прочим. Просто в блеске Феофана на меня не обращали внимания...

Рано утром сын Николы вышел из своей комнаты — временного пристанища — и спустился на первый этаж. Кухня уже работала, из её дверей выглянула Софья, перепачканная мукой:

— Здравствуй, Фанчик. Что, уже собрался?

— Да, пойду. Надо проскочить в смену караула гвардейцев. — Он достал из мешочка на поясе серебряную денежку: — Вот возьми за приют.

— Ах, о чём ты! — шумно выпалила она, но монетку приняла с удовольствием. — Знаешь, где укрыться?

— Попытаю счастья у одних давнишних друзей. Если живы ещё пока.

— Бог даст, живы. Разреши поцеловать тебя, дорогой. Я ж тебя как сына люблю. Не сердись, что пришлось прогнать — ведь не по своей воле.

— Не беда, не думай. Ты же сделала для меня всё возможное.

Несмотря на ранние часы, Меса давно бурлила, начинались торги, рыбаки привозили в лавки свежую рыбу, а зеленщики раскладывали на блюдах товары, прямо с огорода: огурцы, капусту, салат, брюкву и морковь. Словом, Феофан быстро затерялся среди толпы. Он пошёл по заветному адресу, названному ему когда-то уголовником Цецей: улица Левков, где стоит трактир Кипаридиса. Правда, столько лет миновало — больше девятнадцати! Но тогда, перед покушением на Пьеро Барди, Цеца упоминал о трактире снова. Может, и теперь повезёт?

Улица Левков упиралась в окончание Месы и была намного грязнее, гаже и такой узкой, что когда по ней ехала телега, редкие прохожие приникали к кирпичным стенам, опасаясь за свою жизнь. Кабачок Кипаридиса занимал подвальное помещение — полутёмное в это время и совсем пустое. Дух стоял неважный — подгорелой яичницы и вина, превращавшегося в уксус. На шаги Дорифора появился трактирщик — сонный, красномордый и давно не бритый. Вытирая руки о засаленный фартук, неприветливо вопросил:

— Господин что-нибудь желает?

— Кир Кипаридис? — в свою очередь осведомился художник.

— Нет, его помощник. А зачем он вам?

— Я от Цецы.

У кабатчика выкатились глаза:

— Цеца жив? Вы с Тенедоса?

— Нет, мы вместе были в тюрьме эпарха. Много лет назад. Он сказал, если мне понадобится помощь, Кипаридис выручит.

— А какая помощь вам необходима?

— Кров на несколько дней. Деньги у меня есть, я смогу расплатиться.

— Что ж, тогда пройдёмте.

Вскоре Софиана познакомили и с самим хозяином — дряхлым дедом, совершенно беззубым и слепым. Тот коснулся руки живописца ледяными пальцами и сказал:

— Цеца, Цеца! Мы с ним были, пожалуй, больше, чем друзьями, — братьями. Погуляли в юности по разбойничьим тропам. Но потом я женился и осел в этом кабаке. А его по свету продолжала носить нелёгкая... Так тебя разыскивает эпарх?

Феофан объяснил. Кипаридис крякнул:

— Э-э, да ты не разбойник! Мне противников церкви и власти укрывать покуда не приходилось... Ну, да всё едино. Здесь тебе оставаться небезопасно, место оживлённое, кто-нибудь пронюхает. Мы тебя переправим через Босфор, где в предместьях Хризополя есть у меня лачужка. Отсидишься там.

— Вот возьмите иперпирон.

Старикашка покачал головой:

— Не желаю слушать! Чтобы я ещё наживался на приятелях Цецы! Услужить гонимым — для меня удовольствие... Как предстану перед Господом — предъявлю добрые дела. Может, мне зачтётся...

Целый день Софиану пришлось просидеть в чулане — рядом с грязной утварью, мётлами и кадками. Тараканы нахально ползали по нему нахально, сыпались за шиворот, он шептал ругательства и брезгливо стряхивал их с себя. Вечером его покормили, а потом подручный трактирщика, извинившись, сказал:

— Не бранитесь, любезный: должен завязать вам глаза. Вы, конечно, в товарищах Цецы и хозяина, но моя шкура мне дороже. Осторожность не помешает.

— Я на всё согласен.

С тряпкой на лице Феофан двинулся за проводником: по каким-то каменным ступенькам оба спускались вниз, шли по длинной затхлой галерее, под ногами иногда хлюпала вода. Временами останавливались, и художник слышал звяканье ключа в скважине замка; ржавые петли нехотя скрипели, пропуская путников; снова слышалось звяканье — видимо, замок закрывался за ними. После нескольких длинных переходов начали ползти по ступенькам вверх. Петли снова скрипнули, и морской воздух неожиданно ударил в ноздри богомаза. А подручный Кипаридиса разрешил снять повязку.

Дорифор огляделся. Он стоял на морском берегу, и константинопольские стены оказались у него за спиной. Значит, сына Николы провели по подземному ходу, чтобы миновать охрану на городских воротах. Проводник сказал:

— Мне пора возвращаться. В лодке — наш человек. Он перевезёт вашу милость на другой берег и проводит до хибарки. Там запас еды и питья на три дня. Дольше укрывать не получится.

— Дольше и не надо. За это время я успею решить, как мне поступить после.

Оказавшись в лодке, живописец подумал: «Главное, что выбрался из столицы. Здесь меня найти будет потруднее. А за это время отыщу выход. С Божьей помощью».

Ночь стояла звёздная, тёплая, спокойная. Еле слышно поскрипывали уключины. Вёсла с плеском зачерпывали воду. Море было чёрное, гладкое, сонливое. Лодочник работал проворно, изредка произнося слово «ух!», на выдохе. Софиан сидел на руле и держал курс на Хризополь. Он старался не оглядываться назад. Но нутром своим ощущал: каждый из гребков отделяет его всё больше и больше от прежней жизни...