Михаил Казовский - Страсти по Феофану

Лодок было много, большей частью без парусов. А растительность выглядела не буйной и, как говорится, не перла из земли — вроде бы боялась переменчивой северной погоды. И над городом в небе летали галки.

Улыбаясь, Симеон показывал, где у них какие достопримечательности. Говорил счастливо:

— Вот не думал, что с таким трепетом стану возвращаться домой. Нет, Константинополь, конечно, чудо. Не сравнится ни с чем на свете. Но родные места мне дороже. Пусть и плохонькое, но своё. Всё такое привычное, милое, любимое...

Подмастерью недавно исполнилось девятнадцать лет, он выравнивался, мужал, превращаясь из подростка в интересного молодого человека, хоть и долговязого, но крепкого.

— Побежишь к отцу? — спрашивал его Дорифор.

— Нет, не сразу. Ждёт ли он меня? После смерти маменьки у него другая жена. И меня она никогда не жаловала. Загляну попозже. А теперь — на двор к Василию Даниловичу. То-то удивится! Не надеялся, поди, что сам Феофан Грек препожалует к нему в гости.

— «Феофан Грек», — усмехался тот. — Русское моё прозвище.

— Вам оно не по нраву?

— Нет, отнюдь. Я ж действительно грек, а не эфиоп.

Сын сказал:

— Ты по-русски Феофан Николаевич, а меня должны звать Григорием Феофановичем.

— Да, занятно.

Дом Василия Даниловича был обширный — основной и два боковых крыла, изукрашенный резьбой и росписью по дереву, с беззаботным коньком-оберегом на крыше. Сам хозяин в шёлковой рубахе, подпоясанный позолоченным ремнём, в сапогах под колено, вышел на крыльцо встретить гостя. Подтвердил Симеоновы слова:

— Не гадал, не чаял, что прикатишь действительно. Рад вельми. Дай тебя обнять, коль не возражаешь.

— Буду только счастлив.

Трижды по-русски облобызались. Утерев усы, новгородец спросил:

— Это кто ж с тобою пожаловал?

— Сын мой дорогой, познакомьтесь.

— Как тебя зовут, херувимчик?

— Да Григорием кличут.

— Гриша, значит. Сколько лет имеешь?

— Да почти двенадцать.

— А на русском не говоришь?

— Только «хорошо» и «спасибо», — засмеялся мальчик.

— Не беда, освоишь. Есть у нас и греческие, и латинские книги. Русских, правда, меньше — переводы с греческого. Но для изучения языка и они сгодятся. А теперь, друзья, разрешите мне познакомить вас с домочадцами моими.

На крыльце возникло несколько человек, с любопытством рассматривавших приезжих.

— Перво-наперво — жёнушка моя, Аграфена Петровна, — начал представлять Василий Данилович. — Скоро справим серебряную свадьбу. Четверых детей поднимаем, вот они, любезные. Старшенький Иван, девятнадцати годков, женится по осени. Средненький Ипатий, лет ему шестнадцать, начал помогать мне в делах. Младшенький Артемий, ровня твоему Грише. А поодаль жмётся дочечка Мария. Маша, выдь поближе. Что ты там стесняешься? Покажи себя — не дурнушка, чай, а краса такая, ровно маков цвет. Ей уже семнадцать, дважды соседи сватали, да она ни в какую. Говорит, если выдашь не по любви, в речку головой кинусь. С норовом девица. Рад бы заругать — да не поворачивается язык. Потому как я души в ней не чаю.

Девушка стояла пунцовая, глаз не могла поднять. Красная широкая лента стягивала голову. Толстая каштановая коса из-за шеи через плечо падала на грудь. Грудь была высокая, наливная. Руки по-крестьянски широкие, пальцы крепкие.

«Хороша, — подумалось Дорифору. — Северная Даная. Но с Летицией не сравнится ни одна в мире женщина».

Между тем боярышня пожурила отца по-русски:

— Тятенька, да что ж ты меня позоришь-то перед гостем? Что подумает господин Грек? «Сватались — не сватались», «в речку головой»... Для чего ему это знать?

Но родитель ухмыльнулся в усы:

— Глупая, наоборот. Выставляю тебя в наилучшем свете. Коли не идёшь за любого — стало быть, за дорого себя продаёшь. — И опять перешёл на греческий: — Рады будем, Феофан Николаич, разместить тебя попервоначалу у себя в гостевых палатах. А потом сам решишь — с нами оставаться или купишь собственное жильё.

— Искренне признателен вам за хлопоты.

— И, пожалуйста, перейди на «ты». По-простецки, по-русски — ибо форму «вы» не употребляем.

— Буду рад служить тебе, Василий Данилович! — с нарочитым почтением поклонился художник.

— Ну, другое дело!

Отсыпались, отдыхали и знакомились с городом. Побывали в гостях у посадника — круглолицего, совершенно лысого, несмотря на сорок пять своих лет, добродушного Симеона Андреевича. Тот повёл их в церковь Фёдора Стратилата, что была построена на его собственные деньги на Торговой стороне, в Плотницком конце [17] конец — квартал. , возле Фёдоровского ручья. Хвастался без умолку:

— Матушка моя, Наталья Филипповна, женщина набожная и охочая до строительства храмов. Вместе с ней вкладывали средства. А ещё она возвела церковь Андрея Юродивого на Ситке. Эту же расписывали наши богомазы, некогда обученные прежним греческим мастером Исайей. Как тебе иконы, Феофан Николаич?

Дорифор внимательно осматривал фрески, подходил поближе, отступал назад. Наконец, сказал:

— Крепко сделано. Хорошо. Не к чему придраться.

Но посадник не отставал:

— Ты не придирайся, а ответь по сути. Если хорошо — почему не хвалишь?

— Разные суждения могут быть.

— Как сие понять?

— Кто с какой колокольни судит. Если с точки зрения привычных канонов, требований клириков, никаких претензий. Правильно, добротно. Если с точки зрения озарений, творческих дерзаний, живописного нерва и полёта мысли — очень, очень скромно, чересчур обыденно. Ничего нового. Тщательно срисовано с образцов.

— Разве ж это худо? — вопросил Симеон Андреевич. — Ведь канон на то и канон, чтобы строго следовать ему.

— Да, не нарушая канона в главном, каждый раз придавать свежее дыхание. У иконы должна быть душа. И вложить её обязаны мы, художники.

— Уж не еретик ли ты? Душу вкладывает Творец.

— Он её вдыхает в нарождающиеся твари. А художник — в свои творения. Посему-то художник сродни Творцу.

Собеседник его мелко рассмеялся:

— Ох, берёшь на себя обязательства великие. Коль сказал такое — должен своими картинами наших всех за пояс заткнуть.

— Попытаюсь, конечно. Выйдет ли — Бог весть!

Осмотрел и другие храмы — Входа в Иерусалим (там расписывал сам Исайя Гречин, несколько архаично, тяжеловато), церковь Петра и Павла на Торговой стороне в Славне, выстроенную прежним посадником Лазутой (мало примечательно), снова Петра и Павла, но уже к югу от Софийской стороны, на Синичьей горе (вяло, незатейливо). Удивила Софиана церковь Успения на Волотовом поле — фрески в ней были очень красочные, вплоть до пестроты, и производили сильное впечатление. Но особенно запомнилась роспись Нередицкого храма — Страшный Суд и Распятие, выполненные сильной рукой, явно константинопольской школы; хороша была также Богоматерь Оранта, воздевающая руки... Сделал вывод: в Новгороде вкус имеют, Дорифору непросто будет удивить своей работой местных прихожан.