Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр

В тот же миг сердце ее гулко стукнуло, сбиваясь с ритма, снова застучало, разгоняя кровь, и лицо молодой женщины залила краска.

Тафья! Даже в полумраке и на удалении она не могла не узнать тафьи, вышитой собственной ее рукой!

– Господи, спаси, помилуй и сохрани грешную рабу твою Соломею…

Василий покосился на супругу, но ничего не сказал.

Они в храме, женщина молится. Немного неожиданно, раньше такого не случалось. Но последние молебны о чадородии, что заказывала великокняжеская чета, сделали Соломонию куда более истовой в вере, нежели ранее…

Муж и жена расстались на крыльце, троекратно поцеловавшись. Великого князя ждали гонцы из Новгорода, в коем опять зрела какая-то смута, Великой княгине надлежало заниматься делами хозяйственными. Однако, пройдя на свою половину, она внезапно отмахнулась от свиты:

– Оставьте меня! Притомилась что-то, желаю немного полежать…

Соломея вошла в опочивальню, откинулась на край перины, которую как раз взбивала девка, закрыла глаза:

– Заряна, выйди. Одна хочу побыть.

Холопка не перечила – и вскоре Великая княгиня услышала стук притворяемой двери.

Еще немного полежав, женщина поднялась, прошла в угол к накрытому мягким персидским ковром сундуку, подняла крышку.

Здесь лежало ее приданое. Вышитые наволочки, пододеяльники, сарафан, украшения – серьги, височные кольца, перстенек. Великое сокровище наивной девочки, каковое, понятно, так и не понадобилось. Даже «драгоценности» оказались не столь ценны, чтобы храниться в княжеской казне.

Ногтем Соломея приоткрыла шкатулку, достала черненый браслет с синими эмалевыми капельками, надела на запястье – и серебро словно обняло кожу, прильнуло к ней, навевая сладкие мечты-воспоминания.

– Да что же я, господи?! – встряхнулась женщина, быстро сдернула браслет, бросила его обратно в шкатулку и с громким щелчком захлопнула крышку. – Я замужняя женщина, я люблю своего супруга! Я Великая княгиня! Я ничего не потеряла, мне не о чем жалеть!

С торопливой испуганностью, словно противного паука, Соломея бросила шкатулку в сундук, тут же закрыла, перевела дух. Потом ощупала себя, поправила сарафан, решительно вышла из опочивальни к томящейся в безделии свите:

– Идемте в мастерскую! Желаю закончить покров до Покрова!

В Кореле Соломея много раз занималась вышивкой в компании подруг, соседок и дворовых девок. Они шутили, рассказывали новости и небылицы, сплетничали, делились мечтами, гадали. Здесь, в кремлевской мастерской, ее окружали знатные княгини и боярыни, многие зело великовозрастные – однако же и нравы здесь были те же, и разговоры, и побасенки шли точно такие же… Разве только обращаться все стремились к Соломее, словно испрашивали ее разрешения на беседу.

– Сказывали тебе, княгиня Соломония, како намедни слон огурцы в Неглинной замочил? – разбирая бисер по оттенкам синего цвета, поинтересовалась престарелая и дородная княгиня Шеховская. – Нет? Тако, сказывают, персиянин бояр хмельных на слоне округ твердыни нашей катал. Те мало что сидели на спине у зверя сего, тако и вино немецкое с собой взяли и его разливали. А тут смерды ростовские аккурат огурцы на торг привезли. Бояре увидели и кричать стали, оные себе требуя. Вино-то они взяли, а закуску не сподобились…

Женщины подняли головы и остановили работу, с интересом ожидая продолжения.

– Смерд спугался, что слона на его огурцы напускают, и к персу кинулся, дабы тот зверюгу отогнал. Перс же от нападения сего шестом своим, коим зверем управляет, слона под ухо уколол, да больно, видать, ибо тот с места сорвался да по дороге помчался, все на пути своем сворачивая. Сказывают, пять возков с огурцами в реку опрокинул, Неглинная оными, ако ряской в жару, вся покрылась, бояр хмельных в Москву сбросил, да сам через реку переплыл и токмо по ту сторону успокоился. Ан перс-то здесь! И то ли плавать не умеет, то ли вода холодная… Пока лодочника искал, слон за сад княжеский ушел, токмо его и видели.

– Ох, набредет на деревню каку-нибудь, знатно там смерды перепугаются, – предположила юная княгиня Агриппина Ногтева, и все рассмеялись.

Светловолосой Агриппине было всего восемнадцать, полгода назад она вышла за князя Петра Ногтева и почти сразу заняла в свите место Евдокии, тетки князя. Соломее Агриппина нравилась. Она была светлой и ничуть еще не запуганной, часто оказывалась в свите на чужих местах и говорила невпопад. Но всегда – так радостно, что Великая княгиня прощала ей неуклюжесть и спасала от скандалов при местнических сварах.

– На Котловом конце позавчера чародей самаркандский объявился… – Худощавая княгиня Шереметьева в бархатном сарафане и прячущем волосы шелковом платке заговорила негромко, не поднимая глаз от стола. Сорока полных лет, мать трех сыновей, она была уверена в себе и всегда вела себя так, словно является самой знатной, но ленится спорить из-за места: спокойно, уверенно, с некоторым безразличием. – В воздухе оный повис возле колодца уличного. Рядом же зазывала объявился и мастеров тамошних стал убеждать мелочью для чародея скинуться, дабы тот прибытки большие в делах и торговле им наколдовал…

Шереметьева замерла, разглядывая розовую бисеринку, как бы размышляя – бросить ее к сильно-розовым или средне-таковым.

– Да сказывай же, Тома, не томи! – первой не выдержала Анастасия Шуйская, одетая в богатый сарафан из бежевого кашемира. Из-под платка молодой еще, лет тридцати, женщины опускалась на спину толстая черная коса с синей лентой. Княгиней назвать ее было нельзя, ибо замужем Анастасия не была, в старых девах отчего-то оказалась. Но – происходила из рода Шуйских и потому по праву происхождения занимала пост постельничей.

– Из монастыря Симонова игумен явился с тремя монахами, и за колдовство попытались было чародея к себе в поруб забрать. Тот спужался и подставку железную показал, на каковой сидел заместо воспарения… – Тома Шереметьева подняла голову. – Монахи ушли. А вот мастеровые местные, что серебром скинуться успели, так чародея с помощником поломали, что братия монастырская заместо наказания кудесников сих их теперича выхаживает.

– Ужас какой! – не выдержала Соломея.

– Есть и добрые вести, Великая княгиня, – подняла иголку Агриппина Ногтева. – Отец мой сказал, князь Овчина-Телепнев на службу по весне выходит.

– Ему же всего двенадцать! – удивилась княжна Шуйская.

– Весной будет четырнадцать, – поправила ее Агриппина. – А вы знаете, кого князь Петр Оболенский в дядьки племяннику в приказе испросил? Шального Кудеяра!

Великая княгиня вздрогнула. Наклонилась ближе к рукоделию, осторожно нанизала кончиком иголки зеленое бисерное колечко. Встряхнула, пропуская на нить.