Юрий Фанкин - Осуждение Сократа

— Наследство! — с язвительным смехом воскликнул бывший демарх. — Ему досталось неплохое наследство. Правда, не от благодетельного отца, а от банкира Кратеса. Ты, конечно, помнишь, как в Афинах творила божий суд чума-огневица. Трупы лежали на трупах, и на ветках висело окостеневшее воронье. Кратес, у которого все умерли, едва выполз из своего дома. Ему хотелось пить. Он настолько ослабел, что не мог вымолвить слова. Лишь открывал рот, как месячный птенец, и показывал свой кошелек. Он готов был отдать все деньги за глоток свежей воды. И вот тогда ему встретился Неокл. Неокл оттащил старика в кусты, подальше от посторонних глаз, и стал ждать, когда тот умрет. Он вырвал кошелек из холодеющих рук, а тело Кратеса бросил на чужой костер…

— Ужасно! — заволновался Тиресий. — Но кто это видел?

— Я! Я! Своими глазами!

«Сколько же он заплатил тебе за молчание?» — хотел было спросить архонт, но удержался.

— А Филоктет? Разве этот человек достоин быть казначеем священных сумм? Ты знаешь, сколько он вычеркнул в свое время богатых юношей из списков воинов? Ты думаешь: все обошлось без звонкоструйных монет? Даже великие боги требуют жертвоприношений…

«…по человеческому достатку!» — мысленно возразил архонт.

Ядовитые стрелы сыпались, не переставая. Казалось, обреченный лучник мстил всему живому. Архонт уже жалел, что вызвал неукротимый поток стрел.

— Божественный Пилад, заседающий в судилище старцев! — целился в новую жертву Мидий. — Этот человек обесчестил собственную дочь, а потом, обвинив ее в распутстве, выдал замуж за искалеченного раба!

Пал Пилад.

Пал Апеллес.

Пал Тиртей.

Но, когда очередь дошла до Гиперида, известного всему городу своей порядочностью, архонт не выдержал:

— Это неправда! Я верю Гипериду!

— Он верит Гипериду! — вскричал Мидий, доставая из нескудеющего колчана очередную напоенную ядом стрелу. — А веришь ли ты себе, непогрешимый архонт?

Тиресий приставил руку к груди, словно загораживаясь.

— Он верит Гипериду! А, может быть, ты признаешься в собственном злодеянии?

Архонт покачнулся.

«Попал!» — радостно подумал человек, приговоренный к смерти.

— Что ты говоришь? Какое злодеяние?

— А ты припомни! — настаивал узник.

— Какая чепуха! — свистящим голосом сказал архонт.

— А, может, ты вспомнишь десятый год Долгой войны со Спартой?

Тиресию стало не по себе. Откровенно говоря, он не помнил за собой ничего предосудительного, но Мидий обвинял с такой ошеломляющей уверенностью, что архонт засомневался в собственной непогрешимости.

«Что же было на десятом году? — потекли подневольные мысли. — Кажется, очищение Делоса? Злодеяние! Причем здесь злодеяние? Все делалось согласно оракулу. Великие боги, дайте память! Что же еще было в том году?..»

— Не вспомнил? — глумился Мидий. — Или ты любишь правду о других?

Архонт мучился, собираясь с ответом. Долгое молчание могло показаться Мидию доказательством его правоты.

«Распоясавшийся негодяй!» — думал архонт.

Но первым заговорил Мидий. Что-то звякнуло — узник словно складывал уже ненужные стрелы в колчан.

— Прости меня, архонт! Кажется, я глупо пошутил…

Еще не оправившийся от смятения архонт молчал.

— Ты не веришь мне? Это была лишь шутка.

Архонт немного привстал, чтобы поправить плащ. Узнику показалось, Что архонт собирается уходить.

— Ради всего святого, не сердись на меня! Ответь мне, Тиресий, почему я должен умереть? Даже Зевс, поразивший Асклепия, все же смилостивился и воскресил его. Почему я должен уйти в расцвете сил? Неужели в людском приговоре, как в божественном заклятье, нельзя изменить ни одного слова?

Архонт успокаивался, но неотвязная мысль продолжала преследовать его:

«Десятый год… Что же было еще на десятом году?..»

— Поверь, я не собираюсь предлагать тебе деньги. Человеческое доверие бесценно. К тому же я слышал о твоей неподкупности, Тиресий. Люди говорят: «Легче сразить Аякса в бою, чем подкупить этого человека!».

«Грубая лесть!» — подумал архонт, однако ему было приятно.

— Я могу исполнить твою просьбу… — медленно, слушая самого себя заговорил Тиресий, — …если она не будет противоречить моей совести и существующим законам. Что ты хочешь от меня? — Архонт внушительно помолчал. — Может быть, тебе нужен восприемник последних слов?

Узник горько улыбнулся, и архонт ощутил эту улыбку.

— Говори! — мягко сказал архонт.

— Послушай! Ты живешь недалеко от портика Кариатид? — неожиданно спросил узник.

— Да! — без особой охоты признался архонт. Ему казалось, что за этим расспросом притаилось хитрое лицо уловки.

— Скажи, Самиянка служит тебе?

Архонт задумчиво выпятил губы.

— Да. Откуда ты ее знаешь?

— Как же не знать! Она два года была моей рабыней. Потом жена приревновала и продала ее Амфилоху. Ведь ты ее купил у Амфилоха?

— Да. Что же ты хочешь?

Мидий шумно допил остатки вина и отбросил ненужную флягу.

— Пусти ее ко мне! — со слезной, мольбой в голосе попросил узник. — Доставь мне последнюю радость!..

— Ты можешь положиться на ее преданность?

— Клянусь Афродитой, мы были привязаны друг к другу крепче вот этих проклятых цепей! Я обещал привести ее в храм и продать богу, правда, с одним условием: чтобы она оставалась жить в Афинах. Я не хотел расставаться с нею! О, Самиянка! Есть женщины, послушные смычку любви, как сладкоголосая лира. Что же ты молчишь, архонт?

— Хорошо! — сказал Тиресий, поднимаясь. — Я не буду чинить ей препятствий. Но придет ли она?

— Придет! Я знаю — придет!

— Пусть будет так! — сказал архонт, невольно завидуя той уверенности, с какой узник говорил о Самиянке. — Что же ты еще хочешь? — Тиресий выставил факел вперед, словно надеясь хоть немного осветить лицо Мидия. — Может, тебе нужен цирюльник?

— Цирюльник? — удивленно переспросил человек, приговоренный к смерти.

Архонт нахмурился:

— Тогда прощай!

Заворчала дверь, скрежетнула железным засовом, и узник, поражаясь остроте своего слуха, долго еще слышал мерные солдатские шаги.

«Цирюльник!» — отдалось дальним эхом.

Человеку, приговоренному к смерти, стало смешно. Сначала он сдерживался, будто боялся, что архонт может услышать его и, рассердившись, переменить свое решение о Самиянке, но потом дал себе волю.

— Цирюльник! — хохотал Мидий, припадая к матрацу. — Сейчас… самый подходящий момент… подумать о прическе! Боги! Он принес… мне вино… от Гекатея! Прах его… уже второй год… покоится… на старом… кладбище. Спасибо тебе… Гекатей!

А около стола шныряла остроносая крыса, подбирала последние крошки человеческой трапезы.

Сердясь на старого Улисса, который опять затворил ворота в неурочный час, архонт повторно постучал по медной обшивке. Наконец в сенях послышались шаги; калитка, смазанная маслом, мягко приоткрылась. В щели показалось сморщенное, как сушеный финик, лицо старого привратника. Улисс уже по стуку догадался, что пришел хозяин, и все же, верный своей привычке бдительно оглядывать каждого пришедшего, окинул Тиресия с ног до головы, невольно покосился на его руку, как бы ожидая подачки. Калитка качнулась и поползла дальше, пропуская архонта. Тиресий мельком взглянул на левую щеку привратника, сморщенную чуть меньше, чем правая, и догадался, что у них дома гость. Вернее, не гость, а гостья. Обычно с утра к ним заглядывала Сира — давняя подруга Эригоны.