Михаил Шатров - Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

— А ты видел их лица? — вмешался Коряков, должно быть продолжая спор.

— Я видел, как они стреляли... В центр подтянули артиллерию... Демонстрацию утопят в крови... Положим лучших людей, деморализуем рабочих, а это самое страшное... Потом долго не поднимем.

Озол решительно поддерживает Шутко. Он тоже мотивирует кровью и невинными жертвами. Остальные молчат, думают... все понимают, какая ответственность. Тяжелым камнем лежит она и на мне... Был бы сейчас Ленин... Последний раз видел его в Праге, на конференции, пять лет назад... Говорили много... вот так— голова к голове. А теперь... далеко до Цюриха. Своей головой решать надо...

Молчание нарушил Свешников, который, как он сказал, пришел прямо из заводских казарм. По его мнению, боевого настроения расстрел не уничтожил. Испугавшихся мало... Мои наблюдения совпали, и нас поддержали еще несколько человек. Они тоже полагали, что большинство рабочих за то, чтоб завтра вновь выступить и посчитаться...

— Завтра все равно выйдут... И никто не остановит... Даже если решим сворачивать, ничего не получится... Как будто под пулями сил и злобы набрались... решительности... Особенно молодые...

Больше других горячился Коряков:

— Я по себе чувствовал... Как все по сторонам кинутся, так и хочется на середину под пули выскочить... И не азарт это, не кураж...

— Смерти, что ли, перестали бояться? — спросил Шляпников.

Коряков, не любивший его иронического тона, ответил не сразу.

— Да нет... Смерть — она разная бывает...

— На миру и смерть красна? — переспросил я.

Коряков, видимо решив, что ему не верят, опять погорячился:

— Да вы что? Сегодня разогнали? Шутишь! Убили, может, сто или двести, а нас тыщи! Мосты разведут? А нам мосты не нужны! По льду пройдем! С Сестрорецка наши придут, там тоже бастуют! Со всей Руси придут, если дело серьезно завяжем. У них сила, и у нас тоже сила! Посмотрим, что завтра будет! Завтра миллион народу будет, а их — шиш с маслом!

Все невольно рассмеялись. Никто из нас не знал тогда, что жить парню оставалось лишь полдня. Я даже подумал потом: не мы ли его ненароком подтолкнули? Да нет, он всегда лез в пекло поперед батьки...

— Так какой же вывод сделаем? — спросил я.— Есть у рабочих решимость бороться до конца?

— Да,— ответили все дружно.

— Все так считают?

Никто не возразил.

— Значит, нет у нас права останавливаться... Такая у нас профессия: первыми идти на баррикады и последними уходить. А революции без крови не бывает.

— Если решили идти до конца,— подал голос молчавший все время Иван Чугурин,— то давайте оружие.

У него со Шляпниковым на эту тему уже давно шел спор.

— А ты гарантируешь,— резко ответил Шляпников,— что не начнут по солдатам палить? Сейчас выстрел по солдату хуже всякой провокации. Не револьвер решает дело. С ним против пушек и пулеметов не пойдешь. Надо привлечь солдат, тогда и оружие будет.

— Это в брошюрках хорошо писать: «крестьяне в серых шинелях»,— вмешался с каким-то остервенением Озол.— Ты видел их сегодня? Рожи какие! Сколько их агитировали... Пока приказа не было — они вроде людей... А приказали — и залпом. Перекрестится — всех перестреляет. Одно слово — деревня... Прав Иван: револьверов надо и гранат побольше...

Но Чугурин помощи от него не принял:

— Деревня, говоришь? Это точно... А ведь без деревни в России не победишь. Ленин правильно пишет: судьбу революции решит поведение «серых»... Солдат сейчас колеблется, это все видели...

— Надо сделать еще шаг друг к другу,— перебил его Шляпников.— И этот шаг можем и должны сделать только мы, рабочие. Все внимание сейчас — на казармы. Присоединятся — победим. Это и будет союз рабочего класса и крестьянства.

— Только не надо так,— продолжал стоять на своем Чугурин,— или — или. Надо и оружие рабочим дать, пустим против полиции, и к солдатам идти.

— Ну, хорошо, а что дальше? — внезапно спросил Каюров, любивший всегда углублять и уточнять любой вопрос.— Скинем царя, а дальше что? Со вчерашнего дня у нас в районе выбирают Советы, как в пятом году. Мы поддержали...

— Подожди, подожди,— сказал Шляпников,— рано об этом.

— Что ж рано? — упрямо стоял на своем Каюров.— Ленин сколько раз писал нам: Советы — органы восстания... И надо манифест от ЦК выпускать...

— Рано об этом думать,— еще раз прервал его Шляпников.— Сейчас вся наша сила в заводских партийных ячейках. Мы руководим движением через них. А Совет — беспартийная организация, туда все полезут. Отдавать руководство движением непартийному центру? Зачем? И давай не забивать голову лишними проблемами. Медведя не убили — рано шкуру кроить. Сейчас все силы на одно — завтрашний день. А там посмотрим...

Когда стали расходиться, Озол, уже не возражавший против нашего решения, расчувствовался: «На смерть идем!» — и поцеловал каждого из нас. Иудин поцелуй! Потом, числа 2—3 марта, когда мне сообщили, что «Черномор» — Озол — провокатор, я воскликнул: «Я так и знал!» Хотя этого я, к сожалению, все же не знал, но что-то чуял...

НАРЧУК. Мы сразу же отправились к казармам Московского полка. Узнали, что солдаты в бане. Пошли туда. Через знакомого банщика прошли прямо в парное отделение. Каково было удивление солдат, когда среди воды, пара и голых тел они вдруг увидели одетых людей. Когда мы объяснили, что пришли от рабочих, солдаты сразу же сгрудились вокруг нас. Мы сказали, что у нас не было возможности встретиться с ними в другом месте и пришлось прибегнуть к такому способу... Рассказали о наших требованиях, о том, что завтра собираемся опять идти на Невский. Поставили в упор вопрос: будут ли они стрелять? Солдаты сказали, что они не душегубы.

Петр Макаров, механик бронедивизиона. Других сведений нет .

МАКАРОВ. Поздно вечером в казарму вернулся Елин. Пришел расстроенный. Он был на каком-то совещании большевиков, и ему здорово попало... А беда с ним приключилась такая: днем вывел броневик на Невский, думал помочь рабочим. А запасных стволов и патронов к пулеметам у него не было... Стрелять в полицию не смог. Так и громыхал по улицам взад-вперед без толку. Только рабочих попугал — они подумали, что он в них стрелять будет... Панику навел... Там у большевиков его строго предупредили, чтобы завтра такое не повторилось... Елин взял меня с собой в гараж, и всю ночь мы рисовали краской на броневике буквы «РСДРП».

Павел Пышкин, 23 года, вольноопределяющийся 1-й роты лейб-гвардии Волынского полка, через два месяца вступит в РСДРП(б), через четыре месяца погибнет во время июньской демонстрации в Петрограде.

ПЫШКИН. Не могу судить о том, были у нас в полку большевики или нет. Я лично их не знал. А вот что встречались мы с большевиками — это я подтвердить могу... На углу Госпитальной улицы и Греческого проспекта была оружейная мастерская, где работали нестроевые преображенцы и путиловцы. Я с товарищами из нашей роты ходил туда к солдату-преображенцу Падерину. Вот он-то и был большевик, причем еще с довоенных лет... Поздно вечером 26-го мы встретились в этой мастерской с ним и еще одним товарищем — теперь я знаю его фамилию — Шутко. Расспросив о настроениях в полку, они стали агитировать нас выступить на стороне рабочих. Помню, я засомневался: