Михаил Шатров - Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

— Боюсь, на бунт наши гвардейцы не решатся...

— Вопрос не о бунте стоит,— ответил Шутко и достал из кармана какую-то газету.— Почитай, как Ленин пишет: надо не лавчонки громить, а направить ненависть на правительство, устроить всеобщую стачку, демонстрацию посерьезней, привлечь часть войска, желающего мира...

Тогда же я получил от него листовку РСДРП «Братья солдаты!». Она, видно, совсем свежая была — краской пахла... Не хочу сказать, что эта встреча и эта листовка, которую я принес в казарму, и привели к последующим событиям... Конечно, нет. Главным было то, что видели в эти дни наши волынцы на улицах... У самого темного солдата и то должна была совесть проснуться.

ПАЖИТНЫХ. В темном, отдаленном уголке казармы собрались восемнадцать человек — более активных рядовых, несколько взводных и отделенных командиров из нижних чинов... Обсудили положение, и все восемнадцать бесповоротно решили: завтра повернем все по-своему! Наметили программу действий: команду построить не в 7 час. утра, как приказал штабс-капитан Лашкевич, а в 6 часов, за это время привлечь на свою сторону всю команду... Уже забрезжил рассвет, когда все восемнадцать тихо, в несколько минут разошлись по местам.

27 февраля в 6 часов утра команда в 350 человек уже была построена. Выступил унтер-офицер Кирпичников, обрисовал общее положение и разъяснил, как нужно поступать и что делать. Агитации почти не потребовалось. Распропагандированные солдаты как будто только и ждали этого. Все изъявили свое твердое согласие поддержать рабочих.

— Смерть так смерть,— говорили они,— но в своих стрелять не будем...

В это время в коридоре послышалось бряцание шпор. Команда насторожилась и на минуту замерла. Вошел прапорщик Колоколов, бывший студент, недавно прибывший в полк. На его приветствие команда ответила обычным порядком. Вслед за тем вошел командир Лашкевич. Все насторожились. Воцарилась тишина. На приветствие: «Здоровы, братцы!» — грянуло «ура», так мы раньше договорились. Когда затихло «ура», Лашкевич как будто что почуял, но повторяет еще раз приветствие. И опять снова раздается могучее и грозное «ура».

Лашкевич обращается к унтер-офицеру Маркову и гневно спрашивает, что это означает. Марков, подбросив винтовку на руку, твердо отвечает: «Ура» — это сигнал к неподчинению вашим приказаниям!

Застучали приклады об асфальтовый пол казармы, затрещали затворы.

— Уходи, пока цел! — закричали солдаты.

Лашкевич пробует кричать: «Смирно!» Его команды никто не слушает. Лашкевич просит восстановить порядок, чтобы зачитать полученную через генерала Хабалова телеграмму «его величества Николая II», но это не оказывает никакого воздействия на солдат. Потеряв надежду усмирить команду, Лашкевич и Колоколов выбежали в дверь. В коридоре они встретились с прапорщиком Воронцовым-Вельяминовым, и все трое обратились в бегство.

Марков и Орлов быстро открыли форточку в окне установили винтовки, и, когда тройка офицеров поравнялась с окном, раздались два выстрела. Лашкевич, как пласт, вытянулся в воротах. Другие офицеры бросились за ворота и сейчас же сообщили о бунте в штаб полка. Забрав знамя и кассу, все офицерство моментально покинуло полк. Путь был свободен. Весь отряд вышел во двор.

Залпом вверх сигнализировали тревогу. Освободили арестованных с гауптвахты. Немедля послали делегатов в ближайшие команды с предложением влиться в нашу восставшую часть. Первой без колебания откликнулась рота эвакуированных в составе 1000 человеки присоединилась к нам. Через короткое время влилась подготовительная учебная команда.

ПЫШКИН. Наш полк имел серебряные трубы за Лейпцигское сражение с Наполеоном. Капельмейстер взмахнул рукой, и грянула «Марсельеза», которую разучивали к приезду президента Пуанкаре к царю. Как только мы вышли за ворота, нас сразу же окружили рабочие и пошли рядом. Кумач появился всюду — и на шинелях, и на штыках.

Преображенцы, услышав «Марсельезу», притихли. Они готовились к строевым учениям и находились во дворе. Под нашим напором ворота казармы рухнули, и мы заполнили их двор. Преображенцы как будто только этого и ждали. Мы звали их присоединиться. Начались крики «ура!», выстрелы в воздух, преображенцы строились во дворе — они тоже хотели скорее вырваться из казарм на улицу, к другим воинским частям, к народу.

Михаил Леонидович Слонимский, 20 лет, беспартийный . После Октября — советский писатель.

СЛОНИМСКИЙ. Мы готовились к занятиям, в это время с улицы послышалась стрельба и крики: «Выходите, товарищи!» Ворота казармы были открыты. Подошедшие с возгласами: «Ура, товарищи, за винтовки!» — побежали в казармы. Треснули закрытые двери цейхгауза, раздался выстрел, и фигура командира лежала на «своем месте». Оставив в казармах дневальных, мы со своим оркестром присоединились к восставшим. Я шел в строю по Литейному проспекту, шедший рядом со мной молоденький паренек из Волынского полка воскликнул, взмахнув руками, как крыльями: «Мы идем вперед, в неизвестное!» Выговорил он эти слова восторженно, с пафосом и великой надеждой. Рядом с нами шли рабочие. Солдаты, вынесшие им винтовки, говорили им:

— Нам бастовать никак нельзя, за это расстрел. У нас один выход — восстание и победа.

Мы шли вперед в неизвестное. Вот сдалась уже школа прапорщиков, в которой я должен был получить первый офицерский чин. Выстрелил жандарм у ворот управления, но тотчас же винтовка была вырвана из его рук, и он бледный, в кругу разъяренных солдат, умолял: «Господа, не убивайте! Я же не знал, что у вас революция!»

Впереди шли волынцы с оркестром, они вели нас на Выборгскую сторону, на соединение с рабочими.

ШУЛЬГИН. Неистово звонил телефон.

— Алло!

— Вы, Василий Витальевич? Говорит Шингарев. Надо ехать в Думу. Началось... Получен указ о роспуске Думы... Сегодня утром Родзянко нашел его у себя на столе... Не посмели вручить, прислали с курьером.

Мы поехали. Шингарев говорил:

— Вот ответ... До последней минуты я все-таки надеялся — ну, вдруг просветит господь бог, уступят... Так нет... Не осенило — распустили Думу... А ведь это была последняя возможность...

— Вы думаете, началась революция?

— Похоже на то...

— Так ведь это конец.

— Может быть, и конец... а может быть, и начало...

Мы выехали на Каменноостровский... Несмотря на ранний час, на улицах была масса народу... Откуда он взялся? Это производило такое впечатление, что фабрики забастовали... А может быть, и гимназии... а может быть, и университеты... Толпа усиливалась по мере приближения к Неве. За памятником «Стерегущему» она движущимся месивом запрудила проспект!.. Автомобиль стал... Какие-то мальчишки, рабочие, должно быть, под предводительством студентов, распоряжались: