Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Он не помнил, что возмечтал непременно мечтателям показать, уснул мёртвым сном, бесстрашный, озлобленный, охладелый к лучшему жизни, готовый на всё.

Пробуждаться он не хотел. Голова была тяжела, да и от всех этих дел воротило с души. Однако беспокойный Муравьёв его растолкал, с бесчиновным секундантом трактовать презирал, ему объявил, что преотличное место нашёл, возле Куки, на дороге в Кахетию, могила татарская, на могиле той монумент, неподалёку овраг, с дороги на дне оврага никого не видать, выезжать под предлогом осмотра окрестностей, не спросил одобрения товарища своего секунданта, хотя в обязанность входило по кодексу чести в непременном согласии обеих сторон выбирать, с видом одолжения личного удостоил вымерить с Амбургером порции пороха, который полагалось положить в пистолет, после каковой процедуры исчез, заверив его, что вся процедура добровольного убиения проделается в полном порядке, поскольку все участники действа движутся в проложенных для них направлениях, и что по сигналу самого Муравьёва, во избежание путаницы или прямо ошибки, каждый выступит на ристалище в свою очерёдность, один за другим, лишь получит знак из кулис.

Александр глядел насмешливо, улыбался учтиво, назло суетливой распорядительности бесцеремонного квартирмейстера облачился в зелёного цвета сюртук, точно в самом деле положил себе сделать прогулку в окрестности, а между тем внутренне был до того напряжён, что не удосужился разглядеть, какое утро стояло, должно быть, хорошее, как обыкновенно извещается во всех повестях о дуэлях.

Они сели в бричку, покатили по кахетинской дороге, на своём месте обнаружили монумент, бричку поставили под горой, проследовали мимо одинокой заброшенной татарской могилы, спустились в глубокий, с пологими берегами овраг.

На дне оврага не встретили никого.

Постояли в молчании.

Амбургер то и дело выхватывал из кармана жилета часы, толстые, старинного серебра, верно, наследие бережливого прадеда, и щёлкал крышкой с такой нервной силой, точно стрелял.

Очевидно, у квартирмейстера выходило что-то неладно.

Александр засмеялся: хороша была бы коммуна на острову, ещё лучше пропаганда всемирного братства посреди ошарашенных дикарей.

Амбургер с беспокойством на него поглядел, попытался успокоить его:

— Ничего, подождём, ничего, вы успокойтесь, твёрже будет рука.

Наконец ещё одна бричка простучала по краю оврага и тоже скрылась за монументом. Муравьёв к ним с удивительным присутствием духа спустился и тоже стал ждать, видать, скорейшего исполнения плана, начертанного в его деловитом уме.

План, однако ж, не исполнялся.

Александр огляделся, подступил к квартирмейстеру и спросил, точно не верил своим близоруким глазам:

— Где Якубович?

Муравьёв отвечал, что его бричка назначалась сигналом, что, стало быть, должен уж быть, и вдруг всполошился:

— Чёрт побери, я позабыл, что Александр Иванович должен по замыслу укрываться за монументом.

И, быстрым шагом поднявшись наверх, стал громко звать, позабывши об самим им начертанной конспирации.

Якубович выглянул из-за монумента.

Миллер решил, что это сигнал для него, выдвинулся из-за куста и поскакал ходкой рысью к горам, видимо позабыв, что на ратоборство назначен овраг, и Муравьёв, приоткрыв рот, долго слушал стук и скрежет подков по камням.

Якубович всё-таки спустился в овраг, в высокой армейской фуражке, в распахнутом сюртуке, не позабыв пристегнуть эполет, а по инструкции был на прогулке.

Шаги были отмерены, барьеры поставлены, пистолеты вложены в руки, противников развели и отступили по сторонам.

Якубович ловко сбросил свой военный сюртук и не глядя его отшвырнул.

Александр сбросил свой, теперь почти неразличимый в траве, и некстати припомнил:

Якубович, не дав окончить стихов, рассужденье Гаврилы Державина, смелым, вызывающим шагом встал на барьер, пистолетом и рукой прикрыл правый бок и стал ждать.

Первый выстрел по праву дуэли назначался ему, но Александр стоял ещё весь открытый, с опущенным пистолетом и размышлял, как ему поступить, улыбаясь учтиво, насмешливо глядя петуху Якубовичу прямо в глаза.

Решать нелегко. Благородно и чрезвычайно картинно было бы в воздух пальнуть, да готтентот взбесится его благородством и непременно пристрелит его, так глупо готтентота дразнить, лучше бы ранить легко, куда-нибудь в руку, да готтентот взбесится от приступа боли и опять же пристрелит его, оставалось самому пристрелить готтентота, однако ж убийство было противно ему с той поры, как увидел Васьки глаза на измятом снегу.

Якубович выстрелил первый, в какой уж раз презрев кодекс чести, стервец.

Пуля свистнула и пронзила левую кисть.

Александр приподнял окровавленную ладонь, увидел тонкую, почти чёрную струйку и показал всем, не понимая, что хотел своим жестом сказать.

От бешенства разум его помутился.

Якубович оскалился, громко выкрикнул по-французски, верно, роль заготовлена, исполнял, скоморох:

— По крайней мере, на фортепьянах перестанешь бренчать.

И ждал выстрела по себе, всё прикрываясь правой рукой с пистолетом, однако ж в позе величественной, Катенина бы сюда, чуть не Тальма.

Александр с бешено колотившимся сердцем слышал только в себе, что должен, должен этого скверного, этого ненавистного, этого бесчестного человека всенепременно убить, и, не подвигаясь к барьеру, хотя по праву дуэли имел возможность сократить расстояние, их разделявшее, на два шага, целя оскорбителю в пустую башку, привычным движением навёл пистолет прямо в цель.

Выстрел грянул.

Якубович вздрогнул всем телом, схватил обожжённый затылок левой рукой и с изумлением, широко раскрыв рот, поглядел на ладонь с полураскрытыми искривлёнными пальцами.

По счастью, пуля просвистела под самым затылком, не оставив не только царапины, но даже никакого следа.

Александр, с сердцем отбросив ненужный теперь пистолет, мягко, расслабленно опускаясь на землю, тоже по-французски, точно хотел поддразнить, с трудом выдавил из себя:

— Несправедливая судьба...

Якубович к нему подбежал, тоже сел, положил его голову к себе на колени, оглядел руку, сказал, что пуля прошла сквозь мякоть ладони, задела мизинец, что опасности для жизни нет никакой.

Доктора, вопреки мудреной диспозиции Муравьёва, не оказалось на месте. Муравьёв, похожий на кошку, хватая руками траву, вскарабкался на берег оврага и поскакал сломя голову в горы на поиски пропавшего доктора.

Якубович, склонившись над ним, говорил возбуждённо и с облегчением, точно выстрелом тяжесть с сердца свалил: