Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Уж тут не одна важная цель, уж тут борьба да борьба, неприметная, тайная, оттого и обманчивая, оттого и чрезвычайно опасная.

Что ж, он стоял в начале пути. Он был образован, пожалуй, умён, по-русски доверчив, но вовсе не прост. Владимиры и Мономахи его вдохновляли. Он был знаком с блестящими уловками Талейрана и по возможности изучил те интриги, какими кишмя кишел далеко не мирный Венский конгресс. Однако ж был ли он дипломат по природе своей? Что на это он мог отвечать? Стремглав бежал из Петербурга, от безделья, от скуки, от разврата, какой неизбежен в столице, ан глядь, что в полымя из огня. Как постичь тут игры судьбы? Всё та же бездна зол! Неужто он обыкновенный человек?!

Обыкновенным человеком страсть как быть не хотелось. Он было попристальней вгляделся в себя, да быть пристальным ему помешали. Тифлис напропалую праздновал православное Рождество, Новый год, учреждённый Петром, съезд русских офицеров отдыхом с Линии и волей зимы съезд грузинских князей, которым отсутствие грамот дворянских пить и плясать с утра до утра ничуть не мешало. Балы гремели кругом, лишь бы имелось пространство для столов и пространство для танцев, что в азиатских постройках была крайняя редкость. Новостройки Алексея Петровича кстати выручали сей празднолюбивый народ. В необжитых, порой в полуобстроенных залах дни и ночи клубился, смеялся, гремел бал не бал, праздник не праздник, столпотворенье людское, смесь черкесок, мундиров и фраков, чёрных глаз, алых роз, азиатских благовоний и парижских духов.

Александр в водоворот раз попал, и его понесло, без ума, без запросов к себе и к своей точно пьяной судьбе; танцевал до усталости ног, в вист пускался по маленькой и по большой, по счастию, без урона для своего кошелька, музицировал на радость раскрасневшимся дамам, слава Богу, искривлённый мизинец ему не мешал, так он до того был тому рад, что, присев к фортепьянам, об себе забывал.

Блужданья по гостиным и залам вдруг прекратились. Однажды он пробудился около полудня. Его ожидал задумчивый Амбургер. После двух бутылок шампанского, выпитых в кругу офицеров, незнакомых, казалось, ни с опьянением, ни тем паче с похмельем, голос Амбургера показался скрипучим:

— Вчерась вас разыскивал Мазарович, да, клянётся, нигде не смог отыскать.

Помилуйте, так и сказал, совсем обрусел, точно свет увидел в Тамбове, эка пленителен русский-то дух; Александр хохотнул, ощутил резкую боль в голове и всё-таки пошутил:

— Вчерась я бы сам себя нигде не нашёл.

Амбургер, верно, не пил вчерась ни глотка и не был склонен шутить, поглядел с осуждением, со значением объявил:

— Выезжаем в конце января.

Александр присел на измятой постели:

— Слава Богу, давно уж пора, как я погляжу, в Тифлисе нынче второй Петербург.

Амбургер указал кивком головы:

— Кстати, из Петербурга почта для вас, два письма да толстый пакет, разбирали вчерась у Наумова, так я принёс. Едем верхом. Мазарович приказал купить лошадей и выдал деньги из миссии. Деньги при мне и для вас. Я как раз на базар. Вы со мной?

Александр встрепенулся, с жадностью схватил долгожданные письма, скороговоркой проговорил:

— Андрей Карлович, будьте другом, идите один, купите мне что-нибудь, вы, я чаю, лучше меня разбираетесь в лошадях, хоть я и в кавалерийских резервах служил.

Амбургер угадал его нетерпенье, тотчас поднялся и с доброй улыбкой сказал:

— С удовольствием. В кавалерийских резервах я не служил, а люблю лошадей.

Не успела дверь за ним затвориться, Александр, лохматый, немытый, уже наслаждался бесценными петербургскими письмами. Друзья, конечно, его не забыли, просили известий, где он, а Катенин особенно требовал писем об ходе его путешествия по местам, загадочным для петербургского жителя; все в один голос шутили, что он вечный повеса, куролесит напропалую, об них позабыл и, как они предрекали ещё в Петербурге, никому без крайности не станет писать; так вот не крайность ли сердечное участие дружбы?

Он раскраснелся, чуть не облился слезами, стыд его так и сжигал, ещё пуще были несносны упрёки друзей, так верно направленные в самую цель. Выходило, что человек он обыкновенный, если так хорошо его знали, как сам себя он не знал, выезжая из Петербурга, более чем уверенный в том, что чуть не с каждой станции станет писать, поскольку своей жизни не мыслил без милых сердцу друзей, да пятый месяц не писал, почитай, ни к кому, дорожные заметки не переправил, Степану не дал знать об ходе своего путешествия, а уж гнуснее падения нельзя и представить себе.

Он поклялся, горячо, от души, что станет исправно писать, непременно с этого дня, и содрал бумагу с пакета. В пакете обнаружился сероватый листок «Инвалида» [163] «Инвалид» («Русский инвалид») — военная газета, издававшаяся в Петербурге в 1813-1917 гг. Основана в патриотическо-благотворительных целях: доход предназначался в пользу инвалидов войны, солдатских вдов и сирот. С1816 г. выходила ежедневно (в 1869 г. — 3 раза в неделю). , помеченный декабрём, отправленный чьей-то услужливой, но безымянной рукой. Одна заметка обведена была рамкой, чтобы тотчас было видать. Он её прочитал. «Инвалид» брал на себя смелость перепечатать известие стамбульских газет, имевшее быть напечатанным 26 числа октября. Сим турецким известием оповещалась почтенная публика, будто бы в Грузии в недавнее время стряслось возмущение, необычное по своим кровавым последствиям, учреждённое под водительством одного богатого татарского князя, имя которого, разумеется, не было названо.

Он тотчас учуял намеренно пущенную в ход провокацию, вскочил как ошпаренный, умылся, причесался самым тщательным образом, облачился в до сего дня праздный мундир иностранной коллегии и минут двадцать спустя входил к Мазаровичу с официальным поклоном, с официальным лицом.

Симон Иванович его визиту был искренно рад, пожал крепко руку, извинился, что лично не имел возможности объявить о скором отъезде, сообщил, что вчерашний день доставались наконец инструкции от Нессельроде и что он уже распорядился готовить припасы в поход, заметку «Русского инвалида» рассеянно выслушал в его переводе на французский язык, широко улыбнулся, руками развёл:

— Помилуйте, что за надобность обращать внимание на маранье газетных писак, паразитов всякого рода известий, хоть об конце света им доложи, тотчас сунут в печатный станок — кто ж им поверит, лганье их вечный удел.

Александр пытался ему изъяснить, что лганье очевидное, однако ж измышленное, верно, недаром, как раз по первому слуху об том, что русская миссия отправляется в Персию, что не может понравиться ни правительству Турции, ни англичанам.

Симон Иванович остался беспечен и мил и только сказал, снисходительно улыбаясь, давая понять, что русская миссия в надёжных руках: