Валерий Есенков - Дуэль четырех. Грибоедов

Александр проговорил, усмехаясь:

Вскинувши голову, с удивлением поглядев на него, Тургенев быстро, увлечённо спросил:

— Пушкина, да?

Александр поднял брови, от неожиданности рассмеялся холодно, отчасти и зло:

— Такая известность и в такие-то лета. Счастливец! В мнении публики всё остроумное принадлежит нынче только ему, точно кроме и нет остроумцев.

— Вы правы, конечно, да не совсем. Как послушаешь об нём мнение наших ценителей, какая глупость, какая самонадеянность, злость. Видно, в литературе, как и в мнениях политических, хорошие писатели стоят против варваров тех же, против которых благородные люди стоят в мнениях гражданских и политических. Дураки и хамы повсюду с одной стороны.

Он поспешил перевести разговор на другое, раздосадованный простительной ошибкой Тургенева, не желая более намекать на авторское своё самолюбие:

— Вы с ним знакомы?

— С Пушкиным? Да, он изредка даёт мне короткий визит, однако ж много чаще и с чувством посещает брата моего Александра.

Он поправился, удивляясь оплошности, которую всё-таки вдруг допустил, не имея нисколько намеренья так оплошать, верно, заноза ушла далеко:

— Вы знакомы с Карамзиным?

— Даже очень знаком.

— Отчасти я завидую вам.

Раскрывши глаза, видно, что от всей души удивившись манере его восхищаться, Тургенев со смехом, весёлым, но мелким, громко спросил:

— Отчего лишь отчасти? Какой каламбур!

— Близость к великому человеку благотворна всегда, как не признать очевидность, слишком известную, в особенности для людей молодых, но мне хотелось бы знать, каким образом в наше время человек истинно просвещённый и мудрый может оставаться пропагатором, даже приверженцем и поклонником деспотизма, тем более деспотизма почти азиатского, тогда как просвещение ведёт непременно, неумолимо к республике, об чём, догадываюсь, ведают все самодержцы и деспоты, просвещённых помещая в темницы, оставляя народ в темноте?

— В глубине души Николай Михайлович почитает себя республиканцем по убеждению, и даже клянётся в тесном кругу, что таковым и помрёт.

Имея эту привычку, Александр посклонил голову несколько набок, поразмыслил мгновенье, взглядывая поверх стёкол очков, и с ядовитою улыбкой спросил:

— Что это, славная шутка его? Как нынче изрядно тонко изволят шутить!

Тургенев ядовитость улыбки, много вредившей ему, мимо глаз пропустил, плечами пожал, отвечал без смущенья:

— Как бы не так. Республиканизм есть истинное его убежденье, не раз мне слышать довелось от него горячее восхищение самим Робеспьером.

— Тогда за какой надобностью он нам проповедует суровую прелесть единовластия? Он лицемер?

— Помилуй, какие ты слова говоришь! Постыдись! Он при мне как-то сказал, как в северном климате печи зимой, так он хвалит в России единовластие, а не республику, и что нынешние умники, как он ласково нас величает, которые мечтают уронить троны и навалить на их место журналы, полагая, что журналисты способны к управлению миром лучше царей, по этой причине не так уж и далеки от глупцов.

— Вы, я слышу, с ним не согласны?

— Только отчасти.

— Вот видите: тоже только отчасти, я наперёд так и знал. Так в какой?

— Трон в самом деле не заменишь кипой журналов. Однако силой и духом народным процветали одни древнейшие государства, Эллада пример, да и они силой и духом народным не удержали свою независимость, тут Эллада тоже пример. Государства новейшие не могут наслаждаться ни силой, ни благосостоянием, ни свободой без благоустройства внутреннего, в котором по нынешнему состоянию народов хозяйство государственное занимает неоспоримо первейшее место. Успехи разума, более и более съединяющие народы образованием, после многих и долговременных заблуждений имели наконец одним из благодетельных и полезнейших следствий открытие тайны народных богатств. Государства, частным лицам подобно, то есть людям в отдельности, всегда желали обогащения, предполагая, и в этом случае с большой справедливостью, чем лица частные, что богатство ведёт к благоденствию, но путь, избираемый для достижения такой важной цели, слишком редко оказывается верным. Ныне пути к возможному обогащению народов наконец стали известны, но предрассудки, следствие мало распространённой образованности или застарелой привычки, а также необходимость, этот плод долговременных заблуждений, препятствуют ещё и поныне государствам твёрдыми шагами встать на открытый науками путь. В таком положении вещей искоренение правил ложных и, следственно, вредных и распространение правил справедливых всего более может споспешествовать общему благу.

Внезапная мысль, пусть изложенная чересчур многословно, была слишком ему любопытна, и Александр, поправив очки, с живостью его попросил:

— Растолкуйте непросвещённому, каким образом вознамерились вы распространять справедливые правила?

— Извольте, первым своим шагом полагаю я издание брошюры по теории налогов, моего сочинения, плод долговременных размышлений, ещё в бытность мою на службе при Штейне, сперва в Германии, после во Франции, следствием чего, сознаю, явились недостатки в её изложении, в особенности касательно общего свойства, а также налогов, у нас существующих, вырученные же деньги предоставляются мною в пользу крестьян, которых содержат в тюрьме за неуплату налогов, чтобы таким образом соединить теорию с практикой.

Замечательный человек, а одной брошюрой замыслил всё и вся разрешить, и Александр передвинул свой стул, придвинулся как можно ближе, точно был глуховат, лишь бы слушать с полным вниманием, переживая и радость за этого человека, который свой истинный путь отыскал и наконец не только так мыслил, как должен мыслить порядочный человек, но и как государственный муж, и зависть к тому, что не ему самому принадлежат эти зрелые мысли о богатстве народов и государств, и злость на себя, что всё ещё не нашёл своего подходящего, в самом деле достойного поприща, и было смешно, какой детской игрой соединялась тут теория с практикой, что делать, таков везде человек.

И, глядя открыто сквозь стёкла очков, опасаясь, как бы в словах его не послышалась именно зависть, не желая смеяться, он возразил:

— Преотличная мысль, она приводит меня в восхищенье, однако ж, помилуйте, Николай Иваныч, голубчик, почто же спешить с тиснением вашей брошюры, когда вы сами прозреваете в ней недостатки существенные?

Помолчав, задумчиво глядя в себя, надеясь эту загадку понять сам с собой, обхвативши подбородок небольшими красивыми пальцами левой руки, Тургенев признался с сомнением: