Владимир Савченко - Тайна клеенчатой тетради

Рассказ Клеточникова вызвал неожиданную реакцию Саши. Когда Клеточников кончил рассказывать и стал прощаться, Саша вдруг взволнованно сказал ему:

— Знаете, когда вам станет тошно, захочется поговорить с человеком, просто повидаться — заходите ко мне. После восьми я обычно дома. — Он протянул визитную карточку с адресом на Садовой.

Клеточников посмотрел на Арончика и Порфирия Николаевича (они сдержанно улыбались), на Елизавету Ивановну (и у нее, как у Саши, было взволнованное лицо, и она хотела бы сказать Клеточникову что-нибудь утешительное, что-нибудь сделать для него, только не смела), потом снова на Сашу. Сердце вдруг сжалось и защемило, когда он подумал… когда на миг представил себя на месте этого нелегала…

— Спасибо, — пробормотал он. Он еще раз посмотрел на карточку и с улыбкой вернул ее Саше. — Я запомню адрес.

Примерно через неделю после этих смотрин, в начале января уже нового, 1879 года, близко к вечеру, когда Клеточников вернулся домой после обычного и, как всегда, безуспешного обхода присутственных мест, Анна Петровна, с нетерпением поджидавшая его, попросила зайти к ней и с гордостью сказала:

— Я все устроила, нашла вам место. Вот только не знаю, — замялась она, — подойдет ли оно вам. У меня, изволите ли видеть, есть хороший знакомый в Третьем отделении, и я узнала от него, что в канцелярию требуется чиновник для письма. Я подумала: это место для вас, вы и канцелярию знаете, и юрист, и почерк превосходный. Словом, я вас рекомендовала. Что вы на это скажете?

Он задумался.

— Право, не знаю, что и сказать. Так неожиданно. Все-таки Третье отделение, — сказал он неуверенно. — Правда, там обеспечивается большая пенсия, — прибавил он, подумав. И еще прибавил, как бы взвешивая, примериваясь: — А почему бы, собственно, и не Третье отделение? — Потом, спохватившись: — Премного вам, Анна Петровна, благодарен. Право, мне неудобно, вы так любезны. Если позволите, я подумаю?

— И нечего думать, сударь. Зайдите-ка завтра, к восьми утра, к господину Кирилову, агентурное отделение, вход с Фонтанки. Да захватите с собой рекомендации, или что у вас там есть, какие бумаги, с прежнего-то места службы.

Прежде чем побывать у Кирилова, Клеточников повидался с Михайловым, к этому времени вернувшимся в Петербург; тот и слушать не стал никаких возражений, никаких сомнений Николая Васильевича на тот счет, правильно ли он сделал, что сразу же не отказался от предложения Анны Петровны, можно ли, дескать, связываться с этим опасным учреждением, не отказаться ли от предложения Анны Петровны теперь, пока не поздно.

— Потом, потом! Все сомнения потом. Сначала надо посмотреть, что это т-такое, что оно может дать, это предложение, — весело, очень обрадованный неожиданным оборотом дела, сказал Михайлов. — Что бы вам ни предложил господин Кирилов, соглашайтесь на все. А т-там посмотрим, как быть.

Разговор с Кириловым, однако, оказался не столь обещающим, как можно было подумать на основании слов Анны Петровны. Кирилов принял Клеточникова холодно, даже странно неучтиво, например продержал на ногах во все время разговора, сам же сидел за большим столом с зеленым сукном, нагнувшись вперед, и рассматривал Николая Васильевича угрюмо, неприязненно. Он был пониже Клеточникова ростом, но крепок, кряжист, с суровой, то ли смуглой, то ли обветренной физиономией пожарника или уличного городового, которую не облагораживали черные усы и александровские, гнутым жгутом, бакенбарды с проседью. Он ничего Клеточникову не предложил, сказал, что в настоящий момент ничего ему предложить не может и не уверен, сможет ли в ближайшее время; впрочем, если что-то изменится, он даст ему знать. На том и расстались. Можно было подумать, что ему чем-то не понравился Клеточников и он просто-напросто решил от него отделаться. Однако же рекомендацию Клеточникова от прежнего его начальника по службе в Ялте, от Корсакова, присланную Корсаковым по просьбе Клеточникова из-за границы с год назад, Кирилов оставил-таки у себя. Притом, когда уже Клеточников повернулся уходить, Кирилов бросил ему вдогонку, что о нем будет сделана секретная переписка, сказал это с тем же угрюмым, неприязненным выражением. Зачем сказал? На основе всего этого можно было, таким образом, и то подумать, что дело вовсе не безнадежно, что Кирилов так себя держал просто потому, что он такой человек. Так Клеточников и передал свои впечатления об этом разговоре Михайлову, и тот согласился с ним. И так же точно передал Клеточников эти впечатления Анне Петровне, и она, должно быть, тоже согласилась с ним, потому что с этого времени в ее отношениях к нему совсем не стало никаких тайн, теперь она относилась к нему если и не как к «крестнику», то, уж во всяком случае, как к «помощнику», «пестуну» (а вскоре началась охота за Обнорским, когда Анна Петровна, сбиваясь с ног, просила Клеточникова о помощи, уже вовсе не церемонясь, уже как «своего»).

В двадцатых числах января Кирилов передал Клеточникову через Анну Петровну, что желает видеть его, и на этот раз был с ним любезнее, усадил подле себя, довольно участливо расспрашивал о родных и материальных обстоятельствах (возможно, повлияло на него то, что Анна Петровна аттестовала Клеточникова как своего деятельного помощника, возможно, также и то, что к этому времени пришли и оказались благоприятными отзывы о Клеточникове из жандармских управлений Симферополя и Пензы) и предложил работать агентом за тридцать рублей в месяц, обещав в случае успешной деятельности изменить к лучшему его материальные обстоятельства. Как человеку интеллигентному, предложил вращаться среди учащейся молодежи, завязывать знакомства и сообщать сведения, которые указывали бы на преступные замыслы. При этом объяснил, как в таких случаях действуют опытные агенты, и определил дни и часы свиданий для передачи сообщений.

Вот тогда-то Клеточников и съехал от Анны Петровны, поспешил убраться от нее чуть ли не на другой день после того, как был зачислен в агенты, не мог больше выносить ее общества. Прежде, когда только еще нужно было выведать ее тайну, с этим приходилось мириться, как с неизбежностью, но теперь, когда и тайна оказалась раскрытой и все ее связи выявлены, весь круг ее знакомых установлен, притом его собственная служба обещала дать гораздо больше того, чем могло дать проживание у Анны Петровны, проводить в ее обществе каждодневные вечера сделалось совершенно нестерпимым. Но почему? Ведь она не переставала быть по-своему привлекательным, в известном смысле даже симпатичным человеком? Разве стала она хуже, чем была, когда Клеточников, уже зная ее тайну, проводил часы в ее компании, не без интереса, не без удовольствия слушая ее занимательные, своеобразные рассказы о прошлом? Она оставалась такой же приветливой, импульсивной дамой с открытым, доброжелательным лицом, по-прежнему к ней тянулись люди, и не только ее «пестуны» и «крестники», обязанные ей всем, чего достигли в жизни, — со всеми она была внимательна и отзывчива, это Клеточников испытал на себе (вовсе не из какого-то расчета предложила она ему поступить в Третье отделение — предложила из расположения к нему, искренне желая помочь выпутаться из денежных затруднений, Третье же отделение предложила как последнее средство, после того, как посылала его в два или три учреждения вполне нейтральные, где у нее были добрые знакомые, вовсе не связанные с полицией, но где, однако, тоже не оказалось подходящего места, о чем она сильно сокрушалась). Точно так же не было у нее, это Клеточников знал совершенно точно, и злобного отношения к социалистам, как можно было бы, казалось, ожидать от правительственного агента, — вполне безразличная к идейной стороне дела, она не только не испытывала к социалистам особенной антипатии, но, напротив, вращаясь между ними, порой вступая по необходимости в продолжительные обязательные отношения с ними, даже любила их общество (в этом она не стеснялась признаваться Клеточникову), считая их интересными людьми, себе под стать, ибо это были люди со страстью. Она способна была сочувствовать их судьбе, хотя сама же и губила их, но об этом она старалась не думать, это ее уже не касалось, это не имело отношения к ее делу, к ее страсти, а страсть ее и была в том, чтобы выслеживать и ловить людей. В этом она была похожа на Николку Рейнштейна, тот также был равнодушен к идейной стороне дела, захвачен самой по себе страстью разрушать замыслы других людей, был художником, энтузиастом этой увлекательной, хотя и опасной игры. Как могли соединяться в человеке такие противоположные качества? Понять это было невозможно, но, именно оттого, что Анна Петровна была и добра, и приветлива, и отзывчива, она казалась Клеточникову чудовищем, омерзительным, вызывала порой тошнотворную тоску и отчаяние, от которых не было спасения. Со своей безотчетной, невинной кровожадностью она была вполне животным, бессмысленно эгоистическим и опасным, и, конечно, была бы не способна это осознать, если бы и нашелся человек, который попытался объяснить, показать ей это. Соображение это приводило Клеточникова в ужас. Вот от этих переживаний, неизбежно возникавших при общении с Анной Петровной, он и поспешил сбежать, как только представилась возможность.