Владимир Савченко - Тайна клеенчатой тетради

О странном исчезновении Николки Клеточников узнал еще четвертого числа от Анны Петровны, которая передала ему распоряжение Кирилова явиться в канцелярию агентуры; Анна же Петровна знала о Николке от Татьяны, в тот день, четвертого, примчавшейся из Москвы в истерике и паническом страхе. Татьяна говорила (как рассказывала Анна Петровна), что Николка исчез еще 26 февраля и что она, Татьяна, уверена, что Николку убили, о нем, мол, последнее время какие-то два господина, будто бы приехавшие из Петербурга, распускали слухи, что он шпион, и Николка знал об этих слухах и последнее время носил с собой револьвер, мало того, ее саму, Татьяну, хотели убить, и для этого один рабочий, Евдокимов, смутьян и социалист, который и втянул когда-то Николку в пропаганду, еще до того, как тот поступил в агентуру, этот Евдокимов назначил ей свидание в глухом месте, но она не пошла, потому что к этому времени знала, что и о ней каким-то образом сделалось известно, что она служит в агентуре. Клеточников был, таким образом, в какой-то мере подготовлен к известию о смерти Николки. Конечно, он мог бы в тот же день спросить о Николке у Михайлова, с которым виделся после разговора с Анной Петровной, но почему-то не спросил. Он стал ожидать известия о гибели Николки и ждал его с болезненным чувством. Мысль, что и он должен будет считать себя причастным к гибели Николки, если Николка будет убит, сильно смущала.

Когда он пришел в агентуру к назначенному времени, была получена от Слезкина очередная телеграмма с подробностями об убийстве и указаниями на возможных убийц Рейнштейна, и в их числе на Шмемана (все это Клеточников узнал через час, когда ему дали прочитать телеграмму), и все в агентуре были в сильном возбуждении и какой-то лихорадочной деятельности — занимались, как позже понял Клеточников, тем же, чем самому ему потом пришлось заниматься, — выуживали из картотек и алфавитов, из архивов сведения об указанных в телеграмме лицах. Кирилова на месте не оказалось, отправился с телеграммой к Шмиту, Гусеву было не до Клеточникова, он велел ему ждать в коридоре. Из всей этой суеты следовало, что произошло что-то чрезвычайное, но что именно произошло, Клеточников не мог определить. Через час возбуждение несколько спало, появился и снова куда-то пропал Кирилов. Гусев вызвал Клеточникова из коридора и поручил ему переписку, усадив за свободный стол у каких-то высоких железных шкафов. Отойдя от Клеточникова, Гусев о чем-то тихо заговорил с Чернышевым, и Клеточников вдруг услышал отчетливо произнесенное имя Рейнштейна. И тут пронзила догадка: возбуждение канцелярских было связано с исчезновением Николки. Он невольно обернулся к Гусеву и Чернышеву, и те повернулись к нему, должно быть, у него на лице было что-то написано, возможно написано, что он услышал их разговор и что имя Рейнштейна имеет для него какое-то значение, они молча и вопросительно уставились на него.

— Рейнштейн? Что с ним случилось? — спросил он.

Гусев, помолчав, подумав, ответил коротко, не спуская с Клеточникова задумчивых глаз:

— Убит.

— Не может быть! — сказал Клеточников, чувствуя, что бледнеет и что не в силах ничего с собой сделать, чтобы скрыть волнение.

Еще помолчав и подумав, Гусев повернулся к своему столу, взял со стола и молча протянул Клеточникову телеграмму Слезкина. Клеточников читал ее под внимательными взглядами Гусева и Чернышева и никак не мог дочитать до конца, первая фраза поразила его, он невольно возвращался к ней глазами, чувствуя противный холодок в груди: «Рейнштейну нанесено четыре глубоких раны кинжалом в грудь, распорота щека, лицо разбито гирею, объяснительная записка была приколота на спине трупа…».

Все-таки он справился с собой.

— Я знал его… Трудно представить… — пробормотал он, возвращая телеграмму.

В эту минуту принесли еще одну телеграмму от Слезкина (ту, которую потом дали переписать Клеточникову), и вновь все забыли о Клеточникове.

Постепенно работа канцелярии вошла в нормальную размеренную колею. Клеточников справился с агентурными записками и сдал их Гусеву; тот, бегло просмотрев и ничего не сказав, передал их Кирилову. Клеточникову же поручил заняться телеграммой Слезкина (о Соколове); когда Клеточников и с этим делом покончил и больше делать ему было нечего, Гусев приказал ему помогать чиновникам, занятым собиранием и систематизацией сведений о других лицах, указанных Слезкиным. Число лиц, подозревавшихся в причастности к убийству Рейнштейна, росло, их указывал Слезкин, телеграммы от которого продолжали поступать в течение всего дня, указывали и Кирилов с Гусевым, несколько раз запиравшиеся у Кирилова для тайных совещаний с какими-то личностями, то ли чиновниками других экспедиций, то ли агентами, и этой работы хватило до конца дня. Тут неожиданно обнаружилось, что Кирилов должен срочно, в тот же день, выехать в Москву для производства дознания по делу об убийстве Рейнштейна, и Клеточникову пришлось вместе с Чернышевым еще и спешно выписывать для Кирилова сведения о нескольких московских агентах Третьего отделения — сведения, которые зачем-то понадобились Кирилову. Сведения эти хранились как раз в тех железных шкафах, возле которых Гусев определил место Клеточникову, в делах и списках личного состава агентуры — всей агентуры Третьего отделения, всей армии секретных агентов, сотрудников, по невинной канцелярской терминологии. Собственно, доступ к этим делам имели лишь Гусев с Кириловым да Чернышев, и вслух при Клеточникове о характере этих дел ничего не было сказано (правила соблюдения секретности требовали известной сдержанности в служебных разговорах), Клеточникову было позволено только переписать указанные Чернышевым абзацы из нескольких дел, сброшюрованных в толстые книги, но о характере этих дел легко было догадаться. Об этом можно было догадаться по недомолвкам, внезапным паузам или нечаянно вырывавшимся словам Кирилова, Гусева и Чернышева (трудно хранить секреты во время лихорадочной, спешной работы, притом от человека, с которым весь день находишься в одной комнате) и по тем абзацам, которые переписывал Клеточников…

Перед тем как занятия в канцелярии окончились, Кирилов, вернувшийся от Дрентельна, вызвал к себе в кабинет Клеточникова и Гусева и с улыбкой сказал Клеточникову:

— Александр Романович обратил внимание на прекрасно составленные агентурные записки, как и на почерк ваш, и пожелал, чтобы вы и впредь занимались агентурными донесениями, эта работа не всем переписчикам удается. Кроме того, узнав о вашем содержании, предложил повысить его до пятидесяти рублей. Объявляя вам об этом, милостивый государь, поздравляю с удачным началом и надеюсь, что так будет и впредь. Кроме донесений, — повернулся он к Гусеву, — поручите господину Клеточникову частные заявления. Кроме того, пусть он занимается всей перепиской о Рейнштейне, раз уж он начал с этого. — Он помрачнел, вспомнив о Рейнштейне. — Жаль Рейнштейна.