Георгий Свиридов - Тайна Черной горы

Яков чувствовал, как котенок выбрался из-под рубахи, не удержался, и – камнем рухнул вниз. Янчин в страхе зажмурился – сейчас начнется! Приготовился услышать визг, лай и отчаянное мяуканье… Но ничего подобного не происходило. Собачья стая, к его удивлению, повела себя удивительно мирно. Даже рычание прекратилось.

Когда Яков открыл глаза, то был поражен еще больше. Собачья стая удалялась. В центре, окруженный верными бойцами, шествовал вожак. А на спине у него, в полной безопасности, восседал тот самый пушистый котенок. Яков смотрел и ничего не мог понять. Неужели такое возможно – дружба собак и кошки?

Но тут вся стая с лаем и визгом кинулась через дорогу. Там откуда-то появилась кошка. Крупная, рыжая. Она едва успела вскочить на елку. Собаки окружили дерево, яростно лаяли, прыгали. Рыжая, шипя и трепеща, забралась еще выше. А пушистый котенок находился среди собак и, как ни в чем не бывало, резвился, хватал вожака за хвост, мешал ему. И Яков догадался, что котенок, скорее всего, вырос и живет вместе с собачьим вожаком, оба принадлежат одному хозяину, и у них давняя дружба. Цирк да и только!

Схватив камни, Яков стал их швырять в собак, стремясь отогнать от дерева, на котором притаилась рыжая кошка.

– У, разбойники! А ну-ка марш! Пошли вон!..

Собаки как-то нехотя, рыча и огрызаясь, прекратили осаду елки. Следуя за вожаком, двинулись по улице. Котенок сидел на спине вожака.

Янчин быстро приблизился к елке. Достал из кармана кусочек колбасы, поманил рыжую:

– Кис-кис! Кис-кис!..

Но та все еще не приходила в себя от перенесенного страха, шерсть у нее дыбилась и глаза огненно сверкали. Она пугливо и недоверчиво смотрела на Якова.

– Кис-кис! Кис-кис! – ласково приманивал ее Янчин. – Вкусненькая колбаска… Возьми ее!

– Эй, как тебе тамо! На чужую домашнюю живность не зарься! – раздался у Якова за спиной грубый женский голос.

Он оглянулся. У калитки стояла крупная пожилая женщина, подпоясанная передником. Руки ее, обнаженные по локти, были в муке.

– Ишь, повадились охотнички! – она подошла к елке и позвала свою кошку. – Иди сюда, моя Мурочка, моя крошечка! Иди ко мне, солнышко мое!

Рыжая спрыгнула в протянутые к ней руки. Женщина прижала ее к своей груди, ласково гладила, успокаивая.

– Напугалась, моя Мурочка, моя хорошая! Поганые псины! Перестрелять бы их, как бы главный тот вожак, разбойник тот, не был начальничий… Нет житья от них кошечке! – и продолжая гладить рыжую, женщина сердито посмотрела на Янчина. – Чего стоишь? С виду вроде интеллигенция, а тож туда. Много вас шастает, охочих до кошечки. Прямо напасть да и только!

Янчин повернулся и поспешно зашагал по улице. Охота на кошку ему явно не удалась. Судя по всему, и навряд ли удастся. Кошек берегут. Они нужны всем. В таежных местах возникают все новые и новые поселки, и повсюду шла борьба с грызунами. Шла она и в самом Солнечном. Так что кошкой здесь не обзавестись. Надо подаваться в город.

Придя к такой ясной и простой мысли, Янчину ничего другого не оставалось, как возвращаться в свой поселок. Он зашел в камералку, быстро переоделся и, ни с кем не попрощавшись, взвалил рюкзак на плечи и двинулся к выходу. Он надеялся до Лунного добраться на попутном транспорте, а там дальше – своим ходом через перевал.

Яков не знал, что пока он отсутствовал, в камералке побывали его знакомые, которые трудились здесь, в Солнечном. Они, весело посмеиваясь, вынули из рюкзака всю поклажу, на самое дно затискали два кирпича, обернув их плотной бумагой, и снова все уложили так, как и было, аккуратно завязав тесемки.

Казаковский, заложив руки в карманы, шагал по своему кабинету, меряя расстояние от стенки до стенки, и искоса поглядывал на полированную поверхность письменного стола, на которой лежала одна-единственная лощеная бумага. Серьезный документ, поступивший из Хабаровска в пакете, запечатанном сургучом, и, как положено, с грифом «секретно». Документ под соответствующим номером, скреплен подписью и печатью. Имеющий силу закона и обязательный к исполнению.

Так было всегда. Приказы и указания вышестоящих руководителей Казаковский воспринимал сразу, постигая своим умом их целесообразность и жизненную необходимость, и стремился к неукоснительному выполнению. А этот документ, поступивший сегодня с очередной спецсвязью, вызывал у Казаковского двойственное впечатление. Он верил и не верил своим глазам. Верил потому, что нельзя было не верить в его реальное существование, документ лежал перед ним на столе. И не верил, потому что сердцем отказывался принять его убийственную сущность, его содержание. Документ подводил жирную черту под затянувшимся конфликтом между экспедицией и управлением, а вернее, его отделами, который завертелся, стягиваясь неразрешенным крепким узлом, вокруг проекта, присланного из Солнечного.

Евгений Александрович снова подошел к своему столу и, поправив очки, не спеша, по буквам, в который раз за сегодняшний вечер, вчитывался в каждое слово, напечатанное на фирменной лощеной бумаге. Они, эти слова, плотно спрессованные, словно жесткие боксерские перчатки, били безжалостно, нанося удар за ударом в незащищенные и потому самые уязвимые болезненные места. От таких ударов все плывет перед глазами, странно мутится в голове, ты как бы становишься удивительно легковесным, даже невесомым, и плаваешь в каком-то обволакивающем тумане. Казаковский уже испытывал однажды такое состояние, когда выступал в Москве, на боксерском ринге, защищая честь своего студенческого спортивного общества «Наука».

Разве думал тогда он, перспективный боксер, имевший первый спортивный разряд, что выходит на ринг не просто против свежеиспеченного мастера спорта, а против мастера экстра-класса, который стремительно набирал силу и славу, против будущей знаменитости, чья яркая звезда только восходила на боксерском небосклоне?

Конечно, не думал. Просто слышал, что Борис Лагутин парень крепкий, работает в темпе и жестко. И ощутил на себе его «темп и жесткость» с начальных секунд первого же раунда. Но не растерялся, не дрогнул. Стиснув зубы, собрав в единый комок волю и силу, выстоял и выдержал. Только как он выстоял и выдержал те три бесконечно долгих раунда, Казаковский и до сих пор сам не может понять. В конце второго раунда был критический момент, когда пропустил молниеносные удары. Закачался. Но не упал. Устоял на ногах. Судья остановил поединок и открыл счет. Казаковский в те секунды и «плыл в тумане». Но как-то быстро пришел в себя и, усилием воли заставив себя поднять руки в боевое положение, шагнул навстречу сопернику. Но тут прозвучал спасительный гонг. А в последнем раунде – и откуда только взялись силы! – не уступал и не отступал, как шутил потом в боксерском кругу: «отмахивался на равных».