Светлана Лыжина - Любимый ученик Мехмед

— Мой повелитель, я рад был бы сказать, что это мудрое решение, но не могу. Увы, прежние времена, когда Халил помыкал тобой, ещё не окончательно остались позади. Халил всё ещё обладает при дворе большой силой. Если ты прикажешь казнить Халила, я не уверен, что приказ будет исполнен. Вместо этого может начаться смута…

— А если я отдам повеление о моём брате, оно будет исполнено? — перебил юный султан.

— Если ты отдашь повеление в ближайшие дни, то я могу поручиться, что его исполнят, — многозначительно произнёс евнух. — Отдай повеление, и ты сохранишь свою власть, а также пресечёшь смуту, которая может начаться. И тогда о тебе скажут: «Он поступил жестоко, но сохранил мир на земле».

Мехмед подошёл к Шехабеддину и пристально посмотрел в его лицо. Оно не было лицом женщины, но в движении глаз, когда Шехабеддин скромно потупился под взглядом своего повелителя, вдруг ясно проглянуло что-то женское.

«Почему моя мать ничем не напоминала этого человека?» — с сожалением спросил себя юный султан. Мехмеду вдруг захотелось, чтобы она была, как Шехабеддин — такой же хитрой и коварной, ведь евнух проявлял эти качества не ради себя, а ради воспитанника, которого считал почти сыном. Ах, если бы мать проявила свою любовь подобным образом! Интриговала бы, стремилась добыть для сына трон. Увы, она ничего не делала! Вся её любовь ограничивалась лишь словами.

А вот евнух стремился действовать и сейчас вёл себя как мудрая мать, которая не склонна к пустой болтовне, поэтому Мехмед произнёс:

— Если ты хотел сказать ещё что-то, то говори.

Шехабеддин, ободренный этим словом, поднял взгляд и продолжал:

— Я знаю человека, который почтёт за честь выполнить твоё повеление относительно маленького Ахмеда.

— Этот человек — один из чёрных евнухов, которые служат в гареме? — спросил юный султан. — Ведь больше никто не может свободно попасть в гарем.

Шехабеддин покачал головой и ответил:

— Попасть в гарем может всякий, кого туда пустят. И мне показалось, повелитель, что ты не зря сделал меня начальником белых евнухов, ведь эти евнухи, как ты знаешь, не только прислуживают в твоих личных покоях. Они являются внешней стражей гарема. Значит, я могу сделать так, чтобы человек, который готов выполнить твоё приказание, свободно вошёл в гарем. Ни с кем из чёрных евнухов я не говорил, не просил о помощи, а помешать исполнению твоего приказа они не смогут. Чёрные евнухи безоружны, а человек, который станет выполнять твоё повеление — человек военный. Он знает, как поступать с теми, кто становится на пути.

Мехмед мысленно представил себе то, что случится, если отдать повеление. Человек, о котором говорил Шехабеддин, конечно, взял бы с собой ещё нескольких воинов, и вот Мехмед представил, будто идёт по их следу.

В коридоре неподвижно лежит один из чёрных евнухов. От него по мраморному полу растекается лужа крови, и ладони евнуха тоже в крови. Двери, ведущие в покои Алиме-хатун, выломаны. За порогом на коврах опять неподвижные тела — одна или две служанки, а вот снова евнух, уставившийся в потолок остекленевшими глазами. Из всех углов слышится женский вой и плач. Колыбель в комнате маленького Ахмеда пуста.

Воображаемая картина заставила внутренне содрогнуться; юный султан решительно произнёс:

— Я не хочу проливать кровь брата.

— Этого можно избежать, повелитель, — успокаивающе произнёс Шехабеддин. — К примеру, смерть от утопления будет бескровная, чистая.

— Всё равно не хочу, — сказал Мехмед и оглядел комнату так, как будто находился сейчас в спальне маленького Ахмеда, а не в собственных покоях.

Шехабеддин снова вздохнул:

— Повелитель, твоя доброта может стоить тебе слишком дорого. Вспомни, из-за чего ты потерял власть в прошлый раз. Из-за того, что Халил действовал, а ты бездействовал. Но тогда тебе было ещё мало лет, и твой отец был жив. А теперь он мёртв, а ты взрослый. Не позволяй, чтобы Халил снова отобрал у тебя власть. Действуй. Ты поступишь правильно.

— Не указывай мне, — юный султан начал раздражаться. — И не лги. Ты знаешь не хуже меня, что слишком многие назовут это неправильным.

— Повелитель, когда я говорил, что ты поступишь правильно, то имел в виду другое, — поспешил оправдаться Шехабеддин: — Лучше быть правителем, которого порицают, чем изгнанником, о котором говорят хорошо. Разве нет?

Мехмед не ответил, потому что не хотел спорить об этом. Он вполне готов был поверить словам евнуха, но вдруг понял, что Шехабеддин, затеяв разговор с глазу на глаз, таился не просто от лишних ушей, а от ушей Учителя.

Евнух, конечно, знал, что Учителю убийство младенца не понравится, а ведь Учитель обладал достаточным влиянием на своего ученика, то есть мог отговорить от затеи, как бы другие советчики ни настаивали на обратном.

Мехмед теперь понял, что и сам больше всего обеспокоен неодобрением со стороны Учителя — именно Его возможное неодобрение останавливало юного султана, а не возможный ропот подданных. Наверное, следовало посвятить Учителя в тайну и попросить совета прежде, чем что-то предпринимать. Да, так и следовало поступить!

Юный султан сделал знак, означавший, что евнуху пора удалиться из комнаты:

— Пригласи слуг, — сказал юный султан. — Пусть они дальше прислуживают мне за трапезой, а ты иди и не приходи, пока я тебя не позову.

Шехабеддин поклонился и вдруг на мгновение отвернулся вправо, смахнул что-то со щеки рукавом кафтана. Это был очень узнаваемый жест — так смахивают слёзы, но Мехмед поначалу подумал, что видит притворство. Уж слишком эти слёзы казались кстати. Евнух вполне мог провести рукавом по сухой щеке, и потому Мехмед был удивлён, обнаружив, что глаза Шехабеддина по-настоящему наполнились слезами.

— У тебя в рукаве надрезанная луковица? — с лёгкой насмешкой спросил юный султан, потому что почувствовал себя неловко.

— Нет, мой повелитель, — ответил евнух, чуть приблизился и протянул правую руку вперёд.

Мехмед не удержался — ощупал рукав, желая убедиться, что под ним ничего не спрятано, и даже принюхался. Никакого запаха лука или другого резкого запаха, способного вызвать слёзы. Лишь лёгкий, почти неуловимый аромат благовоний.

Юный султан уже не мог скрыть замешательства, потому что не хотел обижать Шехабеддина, а обидел:

— Почему ты плачешь, Шехабеддин-паша? — спросил Мехмед, но не насмешливо, а участливо. Он сжал правую ладонь евнуха в своих ладонях и почувствовал, что она расслаблена. Это означало, что её обладатель полностью открыт перед собеседником. У лжеца или того, кто стремится что-то утаить, ощущалось бы напряжение.

— Ты не любишь своих верных слуг, повелитель, — грустно ответил евнух. — Ты хочешь подвергнуть себя опасности, и это твоё право. Ты волен распоряжаться собой. Но как же быть всем тем, кто последовал за тобой? Как же Заганос-паша? Как же я? — голос его дрогнул. — Неужели, ты нас совсем не любишь?