Эдвард Резерфорд - Сарум. Роман об Англии

Для Абигайль Мейсон Женева была священным городом – там жил Жан Кальвин, великий протестантский богослов и реформатор.

– Женева – град Господень, – напомнила она Питеру.

Кальвин установил в городе суровый протестантский режим, строгостью превосходящий даже католическое рвение королевы Марии. Именно Кальвина Абигайль Мейсон считала истинным праведником, в отличие от прочих деятелей протестантского движения, таких как Мартин Лютер, требовавший консервативных реформ католицизма, или Ульрих Цвингли, настаивавший на том, что Святое причастие – не таинство, а напоминание об искупительной жертве Христа. Жан Кальвин разработал основную идею Реформации о бессилии человечества и всемогуществе Бога, иначе говоря, создал учение о предопределении, основанное на библейских текстах.

Упоминания о предопределении существовали еще в трудах святого Августина, однако Католическая церковь считала это ересью, поскольку предопределение отрицает свободу выбора, равно как и возможность встать на праведный путь и достичь Божией благодати. Эдвард Шокли, хоть и склонялся к протестантству, эту доктрину принять не мог.

– Если все предопределено, то ни молитвы, ни добрые дела не помогут, потому что судьбы не изменить, – жаловался он.

Абигайль Мейсон, однако же, свято верила в предопределение.

– Господь знает, кого избрать, а кого нет, – наставляла она мужа.

– Значит, нас Он избрал?

– Возможно, – отвечала Абигайль. – Мы должны верить и повиноваться воле Господа. Раз в Англии сейчас презрели Слово Божие, то надо перебираться в Женеву.

Мейсоны начали готовиться к переезду, но так и не покинули Сарум.

В конце августа 1553 года жена Роберта Мейсона, двоюродного брата Питера, неожиданно умерла родами, оставив мужа с новорожденным младенцем и выводком ребятишек. Абигайль, узнав об этом, самоотверженно вызвалась помочь родственнику.

– Мы остаемся, – со слезами на глазах объявила она Питеру. – Господь нас осудит, ежели мы бросим родича в беде.

– Значит, в Женеву мы не поедем?

– Нет, не поедем. Наш удел – терпеть гонения здесь, – скорбно возвестила Абигайль.

– Что ж, придется пожитки распаковывать, – с облегчением вздохнул Питер.

Теперь Абигайль вела хозяйство на два дома – на Кальвер-стрит в Солсбери и в близлежащей деревне Фишертон, где жил Роберт.

Тем временем у Эдварда Шокли забот хватало.

В Саруме выдалось три неурожайных года подряд, и жители пятиречья приуныли. Вдобавок рост суконного производства привел к избытку ткани на рынке.

– Наш фламандец – прекрасный торговец, – говорил Эдвард Форесту, – но купцы-предприниматели жалуются, что в Антверпене слишком много сукна и цены падают. Может, не стоит сейчас обзаводиться еще одной мануфактурой?

– А что произойдет, когда рынок перенасытится? – с улыбкой спросил Форест.

– Купцы разорятся, – ответил Шокли.

– Совершенно верно, – кивнул Томас. – Через год-другой наступит кризис, но это не страшно, потому что мы начнем скупать сукно по бросовым ценам. Моих денег хватит на десяток кризисов. Не беспокойся, берись за работу.

Приятели часто ездили верхом еще в одно имение Форестов, по другую сторону Уилтона, где находились мануфактуры. Всякий раз, проезжая мимо ворот поместья графа Пемброка, Форест замечал:

– Вот с кого надо пример брать. Он суконщиков из Европы привозит.

В одну из таких поездок приятелям довелось наблюдать странный случай.

К воротам поместья подкатила карета в сопровождении верховых, которые мчались на такой скорости, что Шокли и Форесту пришлось спешно повернуть коней на обочину. Верховые стали швы рять в ворота камни, а из кареты раздались ужасные проклятия. Немного погодя карета, разбрызгивая грязь, удалилась в обратном направлении, на запад.

– Кто это? – удивился Шокли.

– Барон Чарльз Стортон, – с улыбкой ответил Форест.

Шокли не раз слышал о древнем роде Стортонов, владельцев обширных имений на западе Уилтшира, – в Саруме лорд Стортон появлялся редко, и Эдвард никогда прежде никого из его семейства не встречал.

– И что ему здесь понадобилось?

– Он графа Пемброка невзлюбил.

– Почему?

– Неизвестно, – пожал плечами Форест. – Наверное, считает Гербертов выскочками, которые обманом пришли к власти. Зря это он – с Пемброками сейчас ссориться не стоит. Впрочем, ходят слухи, что Стортон не в себе.

Однажды им довелось увидеться с самим графом Пемброком, выехавшим на прогулку с двумя приятелями. Форест отвесил ему церемонный поклон и получил в ответ благосклонный кивок. Шокли с любопытством разглядывал длинное лицо графа, с орлиным носом и проницательными глазами.

– Ну как он тебе? – спросил его Форест чуть погодя.

– Да, с таким лучше не ссориться, – признал Эдвард.

Производство и торговля сукном шли успешно, поэтому однажды Форест сказал Шокли:

– Нам нужен управляющий, за ткачами на мануфактуре присматривать.

Шокли согласно кивнул и приступил к поискам подходящего человека. Он мимоходом упомянул об этом Кэтрин, и та неожиданно заявила:

– Есть у меня такой на примете.

– Кто?

– Джон, мой брат.

Девятнадцатилетний Джон всю жизнь провел в отцовской лавке и прекрасно разбирался в сукне и его производстве. На предложение Эдварда Джон с радостью согласился, желая выйти из-под опеки сурового отца. Голубоглазый юноша обладал располагающей внешностью и, хотя на первый взгляд казался простаком, вскорости доказал свою проницательность и не допускал ни одной оплошности, а за ошибки строго наказывал ткачей. Говорил он мало, даже с сестрой.

Форесту он понравился.

Джон, желая добиться самостоятельности, подыскал себе жилье на Кальвер-стрит, в комнатах, которые прежде занимала Нелли Годфри. Он был хорошим соседом, вел себя пристойно, однако Абигайль поморщилась, узнав, что Джон – католик.

– От распутницы избавились, и то ладно, – вздыхала она.

Впрочем, Абигайль стала проводить много времени в Фишертоне; для младенца нашли кормилицу, но за остальными детьми требовался присмотр, да и Роберта надо было кормить и обстирывать. Теперь Питер часто ходил обедать в дом двоюродного брата, за милю от Кальвер-стрит, а потом возвращался к себе в мастерскую; весьма довольный тем, что поездка в Женеву не состоялась, он ни на что не жаловался, только однажды со вздохом сказал Шокли:

– Скучно тут без Нелли.

Шел второй год правления королевы Марии. Для Абигайль Мейсон настали трудные времена. Она не жалела о неудавшейся поездке в Женеву, но терпеть засилье католиков было тяжело. К мессе Абигайль не ходила; наказания за это она избегала, потому что жила на два дома: приходские священники в Фишертоне и в Солсбери попросту не знали, какую из церквей она посещает. К тому же Абигайль старалась держаться как можно неприметнее.