Эдвард Резерфорд - Сарум. Роман об Англии

– Да, кардинал очень ревностно взялся за дело – повелел выкапывать из могил тела протестантов и предавать их костру, – с отвращением заметил Форест.

Весной следующего года произошло еще одно событие, взволновавшее умы англичан. Архиепископ Томас Кранмер, обвиненный в государственной измене и ереси, терзался сомнениями: прав ли он был, согласившись отречься от папы римского и объявив Генриха VIII главой Церкви? Прав ли он был, признав недействительным брак Екатерины Арагонской, дочь которой взошла на английский престол? Прав ли он был, отрицая католические доктрины – чистилище, пресуществление и прочее, – о которых вели споры даже сами реформаторы-протестанты? Да, Кранмер создал в Англии Про тестантскую церковь, но был ли он прав?

Королева Мария и кардинал Поул жаждали не столько смерти архиепископа, сколько его публичного отречения. Его гноили в темнице, устраивали публичные дебаты, пытали и всячески терзали ум и совесть. В конце концов сломленный, павший духом Кранмер своей рукой подписал документ об отречении от протестантской веры.

Эдвард Шокли, Питер и Абигайль узнали об этом на Фишертонском мосту от какого-то прохожего. Все трое обменялись изумленными взглядами.

– Теперь его точно сожгут, – горько вздохнул Эдвард. – Они своего добились.

– Он слаб духом, говорить о нем незачем, – решительно объявила Абигайль и, обведя своих спутников презрительным взором, отвернулась.

Кэтрин с радостью восприняла страшное известие. Малышка Селия, слушая разговоры о кострах, невинно осведомилась, зачем они, и Кэтрин сказала дочери:

– Спроси отца, он тебе все объяснит.

Эдвард обомлел от изумления, а Кэтрин, видя замешательство мужа, с милой улыбкой пояснила:

– Костры спасут души грешников от огня преисподней.

Эдвард неохотно кивнул, поражаясь, что его ласковая, послушная жена искренне верит в необходимость подобной жестокости.

Эдвард Шокли навсегда запомнил мартовские события 1556 года.

Сначала на рыночной площади Солсбери казнили лорда Стортона – того самого, что швырял камни в ворота поместья Пемброков. Из уважения к его титулу Стортона повесили на шелковой веревке за то, что он велел своим слугам убить Уильяма Хартгилла, жителя Уилтшира. Слугам досталась петля попроще – из пеньки. За казнью наблюдала ликующая толпа зевак.

Следующая казнь оказалась страшнее.

В Лондоне протестантов преследовали сильнее всего, но епископ Солкот, ревностно исполнявший повеления королевы, не собирался отставать от своих собратьев на восточном побережье страны. Подходящего случая долго ждать не пришлось: в приходской церкви Кивила, небольшой деревушки в Центральном Уилтшире, три протестанта, наизусть затвердившие английский текст Библии Тиндаля, во время мессы объявили священнику, что чистилища не существует.

– Они утверждали, что чистилище папа римский выдумал, чтобы деньги за индульгенции с паствы огребать, – восхищенно рассказывал Питер Мейсон.

Епископ Солкот, решив примерно наказать еретиков, приказал схватить их и лично допросил. Папу римского они именовали Антихристом, утверждали, что католическая месса – идолопоклонство, и отвергали таинство пресуществления, а один из них добавил, что деревянные статуи святых годятся только на растопку.

– Епископ Солкот задаст им жару, – вздохнул Питер. – На костер отправит.

Вскоре после того, как до Солсбери дошли вести о мученической смерти архиепископа Крамера, трех уилтширских еретиков вывели в поле близ Фишертона. Им позволили преклонить колена и помолиться. Джону Мондрелу, крестьянскому сыну, сулили помилование, если он отречется от протестантской ереси, однако он воскликнул:

– Не отрекусь, хоть весь город мне в награду пообещайте!

– Настал день блаженства! – провозгласил его приятель, каменщик Джон Спайсер.

Уильям Коберли, портной, взошел на костер молча и страдал дольше всех. Когда огонь охватил его левую руку, он прижал правую к сердцу и, по свидетельству летописца, «исторг из себя кровь».

Кэтрин Шокли осталась дома, молить за спасение душ казненных, и Эдвард пришел на казнь один. Впрочем, смотрел он не на пламя костра, а на Питера Мейсона, стоявшего подле Абигайль. На лице Питера застыло странное, восторженное выражение – Эдвард так и не понял, что оно означает.

Капитану Джеку Уилсону минуло сорок лет. Тридцать из них он бороздил моря. В темных кудрях сквозила седина, в щербатом рту недоставало трех зубов, но это не лишало его притягательного обаяния. Высокий, широкоплечий и длинноногий, он двигался решительно и ловко, с какой-то кошачьей грацией. Женщины считали его неотразимым. Даже издалека его ни с кем нельзя было спутать – моряки сходили на бристольскую пристань вразвалочку, будто все еще чувствуя палубу под ногами, а Джек Уилсон сохранял размашистую походку и на море, и на суше. Ему дали прозвище Волк.

– Он человек хороший, надежный, а звериный оскал показывает только неприятелю, – рассказывал моряк Нелли Годфри. – Чисто волк.

Каперы – капитаны приватных судов, заручившиеся королевским разрешением на захват вражеских торговых кораблей – не считались морскими пиратами, но мало чем от них отличались.

– А с женщинами он каков? – спросила Нелли.

– Тоже волк, – рассмеялся моряк.

Едва Нелли Годфри увидела Джека Уилсона, как тут же решила, что выйдет за него замуж.

В Бристоле Нелли жила безбедно; первое время ее поддерживали собственные сбережения и подарок Шокли, а потом нашелся и покровитель – вдовый торговец, который снова жениться не хотел, но любовницу содержал с удовольствием. Пожилой краснолицый толстяк жаждал утешения и ласк, а взамен щедро награждал Нелли, хотя и замыкался, если она его о чем-то просила. Впрочем, Нелли это быстро поняла и с просьбами к нему не обращалась.

Она обзавелась подругами, жила скромно и копила день ги на черный день. «Пока мне везет, а там видно будет, – рассуждала она и собралась послать брату весточку, однако вовремя спохватилась: – Нет, лучше подождать. Вот замуж выйду, тогда и похвалюсь».

Разумеется, богатый торговец в жены ее брать не собирался, да она и сама этого не хотела: «Довольно и того, что он три ночи в неделю со мной проводит. Целыми днями я этого не выдержу».

В доме торговца она никогда не была – там жили его дети, – однако представляла его как наяву: тяжелый дубовый стол в гостиной, начищенное серебро в столовой и сверкающая медная посуда на кухне, вышитое покрывало на кровати в спальне… По ночам Нелли лежала без сна, воображая свой собственный дом, блистающий чистотой, жарко натопленный, пропитанный ароматами яств, пряностей, фруктов и цветов, в котором звучал детский смех… О детях она думала с затаенной тоской.