Стивен Сейлор - Империя. Роман об имперском Риме

– Бывают люди просто чувствительные, – снисходительно молвил Тит. – Цицерону не хватало мужества смотреть гладиаторские бои. Как и Сенеке.

– Но тем не менее они являлись, – возразил Домициан. – Сегодняшние игры, брат мой, не только торжество, но и повод исполнить священный долг. И пропустившие их – демонстративно, заметь, – оскорбили память нашего отца.

– Не горячись, брат. Но ты высказал отличную мысль. Гладиаторские бои возникли как способ почтить умерших. Наши предки заставляли узников сражаться насмерть на поминальных играх в честь великих мужей. С тех пор мы прошли долгий путь, как видно по новому амфитеатру: куда там Ромулу с его крытой соломой хижиной. И все же современные бои восходят к тем давним, первым, ибо чтят упокоение великих людей, в том числе нашего отца. Сегодня каждая капля крови будет пролита в его честь.

– Как и каждая капля выпитого вина, – подхватил Марциал. Он рискнул нарушить серьезный тон, на который настроился император, но его дерзость окупилась. Тит улыбнулся тому, как поэт переиначил фразу, и воздел чашу:

– Так выпьем за Божественного Веспасиана!

Гостям налили вина. Подняв свой сосуд, Луций вдруг осознал исключительность момента. Он стоит в императорской ложе на расстоянии вытянутой руки от всех троих детей Божественного Веспасиана, пьет вино с самим Цезарем – и все благодаря дружбе с поэтом!

Луций и его спутники вернулись на прежние места.

Игры возобновились как серия состязаний между людьми и животными. Кульминацией стало появление прославленного Карпофора, который находился в отличной форме, был поразительно ловок для человека столь мощного сложения и явно умел читать мысли зверей, предвосхищая любое их движение.

Убаюканный дневной жарой и излишком вина, Луций, покуда длилось долгое выступление загонщика-бестиария, дремал, периодически просыпаясь, чтобы увидеть, как тот с кинжалом атакует медведя, затем идет с дубиной на льва и бросается с голыми руками не на одного, а сразу на двух бизонов. Убив очередного зверя, Карпофор неизменно поднимал тушу на могучие плечи и гордо шествовал по арене. Пробуждаясь, засыпая и снова открывая глаза, перед которыми опять оказывался сражающийся Карпофор, Луций будто застрял в бесконечно повторяющемся сне о бойне.

Наконец он окончательно встрепенулся под действием громовой овации: последняя схватка завершилась и зрители встали, аплодируя бестиарию.

Луций поднялся вместе со всеми. Он моргал, зевал и тер глаза.

– Сколько животных он убил? – спросил он у Марциала.

– Как! Ты разве не считал со всеми вместе?

– Я задремал.

– На пару с императором, наверное. Карпофор забил двадцать животных, одно за другим. Бесспорный рекорд. А сам не получил и царапины. Он неуязвим. Если искать ему ровню, то придется привезти гидру или, может быть, огнедышащего быка из тех, что встретились Ясону в Колхиде.

Начались гладиаторские бои. Луций порадовался отсутствию Диона и Эпиктета, ибо не помнил столь кровавых поединков, бесконечно тянущихся час за часом. Задолго до последнего боя двух самых прославленных гладиаторов, Приска и Вера, Луций решил, что впору пресытиться даже самому заядлому любителю подобных зрелищ. Но когда Приск и Вер вступили в схватку, Луций взглянул на императорскую ложу и обнаружил, что Домициан, стоявший на парапете, вцепился в перила так, что побелели костяшки, и отзывается на происходящее всем телом: дергается, хмурится, всхрюкивает, стискивает зубы и беззвучно восклицает. Его мальчонка стоял рядом и повторял каждое движение отца. Император же равнодушно взирал на поединок, время от времени бросая сардонический взгляд на возбужденных брата и племянника.

Приск носил доспехи фракийского образца: широкополый шлем, оснащенный решеткой для защиты лица и украшенный орнаментом с грифонами; поножи прикрывали нижние конечности до бедер, он был вооружен кривым мечом и маленьким круглым щитом. Вер выступал как мурмиллон, традиционный противник фракийцев; название происходило от слова «мормилос», которое обозначало рыбу, украшающую шлем; на правой ноге располагалась прочная поножа; вооружение, как и у римских легионеров, состояло из короткого меча и длинного прямоугольного щита.

Силы были безусловно равны, и казалось, что ни один из них не пустит противнику кровь, но поразительная грация и ярость внезапных атак завораживали настолько, что состязание выглядело самым захватывающим на дню. Даже Тит перестал болтать с сестрой и дочерью и подался вперед, а его брат пришел в совершенное неистовство. Предпочтения Домициана были очевидны; он неустанно выкрикивал имя Вера, а когда сидевший по соседству сенатор принялся воодушевлять криками фракийца, Домициан запустил в него чашей и велел заткнуться.

Тит закатил глаза при виде братниной вспышки ярости, но обратил инцидент в шутку:

– Пожалуй, мурмиллону нужно вооружиться еще и чашей. Мой брат щедрее Вера отворяет противнику кровь.

Пострадавший сенатор, утирая тогой кровоточащий порез на лбу, криво улыбнулся, признав остроумие императора.

Поединок изобиловал острыми моментами, порождая в утомленной, разморенной на солнце толпе ахи, крики и даже рыдания. Наконец Тит решил, что с него довольно. Он встал и подал знак распорядителю игр остановить бой. Приск и Вер сняли шлемы. С потными лицами, тяжело дыша, они подняли взгляды на императора в ожидании суда.

Тит держал деревянный меч, традиционный дар тому гладиатору, который заслужил волю. Кому же он достанется после боя на равных без явного победителя?

Болельщики принялись скандировать: «Приск! Приск!» и «Вер, Вер!». Сторонники обоих распределились по трибунам так ровно, что имена слились в одно двусложное.

Император внезапно пропал из виду. Толпа растерялась, речитатив постепенно заглох, но вот под ложей распахнулись ворота и Тит вышел на арену. Его появление на пропитанном кровью песке потрясло публику, которая оглушительно взревела, когда правитель направился к гладиаторам, держа перед собой деревянный меч.

Луций видел императора только со спины и поймал себя на сожалении о том, что выражение лица императора ему не разглядеть. Достигнув бойцов, Тит выдержал паузу. Вместо того чтобы вручить деревянный меч, он поднял левую руку и показал, что принес и второй. Шагнув вперед, он преподнес мечи обоим гладиаторам. Вера и Приска объявили равноправными победителями, обоим даровали свободу. Такого прежде не бывало.

Когда улыбающиеся бойцы воздели деревянные мечи, зрители в последний раз вскочили и устроили самую оглушительную за день овацию. Сначала они выкрикивали имена гладиаторов, но смешанный рев постепенно перешел к другому, единственному имени, которое без устали повторялось: