Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины

– О боги мои! – Я всплеснула руками. – Мне ли этого не понимать! Мой родной дядя поднял мятеж против моего отца и изгнал его из Киева, которым тот владел по праву, как наследник деда. И Эльга, его жена, тоже с нами в родстве, но разве это их остановило? Ты ведь знаешь эту сагу?

– Да, я слышал, что люди киевские…

– Люди, разумеется. Те люди, что привыкли мечом добывать себе богатство и славу, и их не устраивал слишком миролюбивый князь, каким был мой отец. К счастью, почти все эти отважные воины утонули в Ромейском море. Я слышала, ромеи говорят, что их бог покарал русов за злобу, жадность, вероломство – по отношению к ромеям и к их собственному законному князю. Сигге Сакс – ты ведь его уже знаешь? – один из немногих, кто в тот раз вернулся с Ингваром живым. О моем отце бог его дедов позаботился: он занимает стол своих предков в Велиграде. Ну, то есть, я уверена, скоро вновь будет занимать, когда разделается с уграми…

– У Ингвара ведь с Олегом мир?

– Да. Когда он утвердился в Велиграде, то заключил с Ингваром договор о мире, дружбе и торговле. Ингвар не раз посылал ему дружину на помощь, когда наседали Зольта и Файса, а потом Такшонь. Ингвару ведь тоже приятно знать, что внук Олега Вещего не вернется на Русь… Через Деревлянь постоянно ездят торговые обозы из Киева – из Хазарии на запад, к моравам и дальше. Это всем приносит огромные выгоды, так что глупо было бы не помириться.

– А чем торгуют? – полюбопытствовал Хакон.

– Туда везут в основном меха, мед, воск. Челядь, если возьмут где. Обратно возят соль из Баварии, угорских жеребцов, разные ткани, оружие. Рейнские мечи… Правда, с этими войнами в Моравии последних трех-четырех лет купцов мало. Но Свенгельд получает десятую долю от каждого товара за провоз через Деревлянь. То, что раньше получали князья Володимеровичи. Понимаешь, как его здесь за это «любят»… И тот, кто сменит его, очень сильно разбогатеет! И даже сможет с легким сердцем жениться на самой лучшей невесте, какую только получится найти! – Я улыбнулась ему, надеясь, он поймет мою мысль.

– Нет! – Хакон сжал мою руку и улыбнулся, но покачал головой. – Этому не бывать.

– Почему?

– После смерти Свенгельда – мы же об этом говорим? – его преемник будет получать лишь треть от древлянской дани и десятую долю торговых сборов. Все остальное пойдет на Киев. Никто, кроме Свенгельда, не будет так самовластно распоряжаться этой землей и ее богатствами. Киевская дружина Ингвара с трудом терпит это сейчас и не будет терпеть после его смерти ни одного лишнего дня.

– Ты точно знаешь? Ты говорил об этом с Ингваром?

У меня похолодело в груди. Не так чтобы я не поверила – это звучало весьма правдоподобно, – но на меня морозом повеяло предчувствие неизбежных бед.

И никакая я не ясновидящая. Не надо уметь раскидывать руны, чтобы предсказать приход зимы, когда закончатся лето и осень.

– Ингвар сам сказал мне.

– И даже тебе, его родному брату…

– И даже мне, его родному брату. По той же причине, по которой мать не велит мне жениться. Ингвар не хочет и не может позволить, чтобы Деревлянь стала отдельной державой, пусть даже принадлежащей его брату. Это теперь его земля.

Я нашла глазами детей: Добрыня и Малка с веселым визгом носились по лугу, все в бурых пятнах от цветков «заячьей крови», которыми бросали друг в друга. У меня кружилась голова. Этот летний день, ясный и солнечный, полный зелени, запаха цветущих трав, где мальчик и девочка в беленых рубашонках казались двумя живыми цветками, – и то будущее, которого им почти не избежать. С самой свадьбы я знала, что мои дети будут рождены себе на беду! Меня выдали за Володислава ради мира между Деревлянью и Русью, но тем, что родились на свет, мои дети уже стали мешать своей могущественной родне.

Но что я могла изменить?

– И все же… я бы так хотела, чтобы ты остался здесь, – повторила я.

– Ты же понимаешь… – Хакон подавил вздох. – Хоть ты и женщина, но я вижу, ты с детства наслышана об этих делах… И здесь, и в Киеве разные люди хотят от меня совершенно противоположных вещей. Но распоряжается всем мой брат Ингвар, и его воля такова, что я не смогу исполнить желание никого из них. Никого. Но это меня не тревожит… вот разве что ты… и твои дети.

Хакон тоже посмотрел на них. Малка наткнулась на бурую лесную лягушку и было испугалась, зато Добрыня отважно ринулся на врага и теперь пытался поймать, прыгая за ней, сам вроде большой лягушки.

Не сказать, чтобы мой сын был очень красивым мальчиком. Его светлые волосы прямо лежали на голове, не вились, а на лице с простыми чертами, без румянца, с немного широковатым носом и упрямым лбом – как у отца – уже сейчас проглядывал будущий мужчина, упрямый и основательный. Он почти никогда не плакал, зато нападал на любого врага, какой попадался на глаза, – пока в основном на собственных нянек. У него уже имелся с десяток деревянных мечей, вырезанных точь-в-точь по образцу русских и печенежских, и он что ни день требовал, чтобы Вторушка и Мыльнянка «выходили биться». Они потом не шутя жаловались на синяки, но Володислав был в восторге от сына, да и я не могла его за это ругать. Воинский дух был самым лучшим даром, который мой сын мог получить от судьбы и богов.

– Единственное, что могу обещать, – проговорил Хакон, не отрывая от Добрыни глаз, – если тебе и твоим детям понадобится моя помощь, я сделаю для вас все, что только будет в моих силах. Я не для того в такие годы стал дедом, чтобы порастерять внуков!

Об этом я не рассказывала Соколине, пока мы с ней сидели возле котла и следили, чтобы вода не закипела. Горячий настой постепенно принимал все более густой красновато-бурый цвет, а я объясняла детям: отвар не должен кипеть, иначе цвет изменится. Потом я повела их мочить пасмы. Пусть это были чисто женские заботы, Добрыня и к ним относился с таким же увлечением и пылом, как к битве на деревянных мечах. Еще два года сын будет при мне, будет делить со мной и сестрой наши женские труды и забавы, а потом… Невольно я уже видела его взрослым: вот ему вручают меч, вот он сидит на коне, в хазарском шлеме, под которым я его едва узнаю…

– Мам, ты заснула? – Добрыня потянул меня за рукав, и я опомнилась. Эко куда залетела…

Встав на камни, мы стали мочить пасмы белых, тонко спряденных шерстяных нитей осенней стрижки: я пряла их всю долгую зиму. Мокрые мы клали в ведро; иной раз Добрыня нарочно позволял какой-нибудь уплыть и кидался в воду, чтобы ее поймать. Малка бегала за ним и вопила, и когда мы вылезли на берег, они оба были мокрыми.

Только теперь, когда я глядела на них, у меня стало веселей на сердце. Когда-то и мы с Оди так же резвились на отмели днепровского берега… Правда, мой брат был тихим, болезненным мальчиком, и бегали в основном мы с Деляной, а он сидел на песке, строя городки из песка и разных палок. Часто с нами ходили Дивиславичи: Соломка, Вестимка, Дивуля, Живлянка, а еще дети боярыни Уты – Улеб, Святанка, Держанка… Святша тоже приходил, хотя мы, девчонки, его не занимали, и он все норовил увести мальчишек в овраги играть в «осаду Цесареграда». Даже, помню, раз пытался рыбацкую долбленку на колеса поставить, чтобы по суше ехать под парусом, и очень сердился, что не выходит. В другой раз играл в «аварский плен» и желал, чтобы «женщины», то есть мы с девчонками, везли его, запрягшись в волокушу. Мы, то есть я и две Дивиславны, тогда были уже невесты, но и маленькие дочки Уты везти волокушу не пожелали. Семилетний Святша (это было в год моей свадьбы) сердился и говорил, что раз есть такое предание, значит, надо. Улебушка тогда предложил сразу перейти к битве за освобождение «пленниц» и тем нас всех спас от «аварской» погибели…