Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины

Там, на берегу, мне было лишь стыдно перед мужем, что я чуть не проворонила покрас. Не обратила внимания на то, что он слышал часть нашей беседы с Соколиной, и не подумала, что из этого может выйти. И не узнала бы, если бы в тот же вечер не рассыпала снизки.

Это было мое любимое ожерелье: его мне оставила мать, когда уезжала из Киева. Сама она его привезла из Волховца в числе своего приданого. Когда-то оно состояло из тридцати трех стеклянных бусин, черных, одни с белой волной, другие – с белыми, синими, зелеными «глазками» и «ресничками». С тех пор я, криворукая, его уже роняла, четыре «глазка» раскололись. Вместо них я в последние года повесила узорные бусины из серебра, которые отец присылал мне из Моравии, так что все равно было очень красиво.

Но когда бусин так много, ожерелье получается тяжелое, и рано или поздно любой шнур или ремешок рвется. Наступал вечер, пора было собирать ужин, но сначала покормить и уложить детей. Они догуливали с Вторушкой и Мыльнянкой у реки, я послала за ними, а стала одеваться – тут ремешок и оборвался. Часть бусин закатилась за мою самую большую укладку – в ней я привезла приданое, и до сих пор там хранилось самое ценное мое платье и прочее добро. Я присела, заползла за угол укладки и впотьмах стала шарить по полу – черные бусины трудно было разглядеть.

Скрипнула дверь, кто-то вошел. Я подумала, что это Мыльнянка вернулась, хотела позвать ее на помощь и попросить огня, но не сразу смогла встать: уже собранные бусины я складывала в подол. А потом раздался голос:

– Да как ты сделаешь, чтобы он один без дружины остался?

Это был голос Маломира. Сперва я просто постыдилась предстать перед ним в таком виде – сидя на полу и с бусинами в подоле, – но потом до меня дошло…

– Не выйдет, – продолжал он. – Вот если на тропе ловушку поставить, то он и попадет – у него конь-то лучше, чем у его людей, я вчера посмотрел. Веревку натянуть поперек… Может и убиться. Или покалечиться как.

Тут уже я присела пониже и застыла. Дружина? Ловушка? Мне мгновенно пришел в голову Хакон.

– Все бы хорошо, но как его заставить по той самой тропе скакать? – раздался в ответ голос Володислава. Он говорил приглушенно, видимо, продолжая разговор, начатый где-то снаружи и ставший слишком неподходящим для чужих ушей. – Будет гон. Как знать, куда дичь побежит? Через весь лес веревку не натянешь.

Они помолчали. Скрипнула скамья: кто-то из них сел к столу.

– Если бы его как-то от дружины оторвать… – опять заговорил Володислав. – По голове дубиной дать, из седла вынуть, а ногу в стремени оставить. Да и хлестнуть коня! Потом, когда поймают, там от головы такое месиво останется, что уж ни Ингвар, ни сам леший не докажет, что было…

– А как ты его от дружины оторвешь?

Они помолчали. Я едва дышала.

– Ладно, думай! – Судя по звуку, Маломир встал.

За дверью послышался веселый гомон. Я облилась холодной дрожью: дети меня вмиг найдут, и эти двое узнают, что я все слышала!

К счастью, Маломир уже шел к двери: с детьми он встретился за порогом, я слышала, как они весело приветствуют дедушку и показывают какой-то особый камешек с берега. «Ты у мамки тесемку возьми да на шею повесь – будет тебе оберег!» – наставлял тот Добрыню.

– Стой, дядька! Придумал! – вдруг закричал Володислав и побежал за ним. – С нами же девка поедет!

Дети с двумя челядинками ввалились в избу, и мужчины никак не могли продолжать свой разговор здесь. На мое счастье, они отошли уже достаточно далеко и не слышали криков чад, обнаруживших меня на полу за ларем.

Я оставила их собирать бусины, а сама, сжимая свою добычу в кулаках, села к столу. Меня не держали ноги – не то от ужаса, не то от того, что я слишком долго просидела скрючившись. Они не назвали имени, но замысел был совершенно ясен. На кого они умышляли – на Свенгельда или на Хакона? Почти наверняка на Хакона – к Свенгельду они как-то притерпелись за много лет, а вот в его возможном преемнике увидели нешуточную угрозу. Володислав сразу заподозрил, что Хакон прислан сюда Ингваром неспроста – да и что между древлянами и полянскими русами может быть спроста! А теперь… Мы утром говорили с Соколиной о том, что Свенгельд задумал уступить Хакону свое место… и Володислав это слышал!

Было трудно дышать, и я знаком велела Вторушке подать воды. Прижала руку к груди, но там теснило, будто засела на сердце большущая черная жаба. И протянула липкие лапки к моему горлу.

Меня разрывало на части: хотелось немедленно вскочить и мчаться куда-то со всех ног, чтобы все это предотвратить, но иная сила требовала сидеть на месте, не подавая вида. Дать себе время как следует подумать, прежде чем произнести хоть одно слово.

Выпив воды, я стала глубоко дышать.

– На солнце перегрелась, – пояснила я в ответ на удивленный взгляд Вторушки.

– Мама заболела! – завопила Малка и обхватила меня.

Я подняла ее и посадила на колени, обняла, чмокнула в висок. Это помогло прийти в себя. Дети. В этом деле надо поворачиваться очень и очень осторожно, чтобы ради сильных вооруженных мужчин не подставить под удар тех, кто не может за себя постоять.

Чего они хотят – понятно. Не такое уж диво, если человек гибнет на охоте. Когда несешься по лесу вскачь за косулей, жизнь твоя ничего не стоит – споткнется конь о коряжку, полетит кувырком, вышвырнет из седла, и готово… Бывает и так, что конь волочит за собой всадника с застрявшей в стремени ногой. Как пересчитает головой все стволы и камни, его потом и свои не признают… Даже если выживешь при падении, можно покалечиться… а уж опозориться – это самое малое. Свенгельд ведь говорил о состязании…

Девка! Я сразу вспомнила, что сказал муж: «С нами девка поедет». Да, Соколина собирается на лов с отцом, Хаконом и Володиславом. Ей-то ничего не стоит скакать по лесу во весь опор – ну, у нее же нет детей… Но не может быть, чтобы она что-то знала о замыслах моих мужчин!

В этот вечер у меня все валилось из рук. Даже Володислав, когда пришел с Житиной и Званцем ужинать, заметил, что со мной что-то не так. Пришлось и им сказать, что на солнце перегрелась, и уйти в свой кут за занавеску. Там я села на лежанку и взялась за голову, которая только что не лопалась от мыслей, опасений и порывов.

Когда мне было девять, я пережила войну моего родного дяди с моим же отцом. К счастью, все случилось быстро, обошлось без больших погромов, меня и мать не затронуло. (Много лет спустя я уразумела, что за быстроту и хорошую подготовку смуты надо благодарить того же Свенгельда и его сына Мистину, в чьем доме я провела последние годы перед замужеством.) Но с тех самых пор я поняла, что такое вражда! Потом родители уехали, а меня оставили: я уже была обручена с Володиславом, и отец считал нужным сохранить уговор и сдержать слово. Дальше я росла сначала у Эльги, потом у ее сестры Уты, среди детей – своих и приемных, то есть Дивиславичей, осиротевших в ходе войны Ингвара с ловатичами. Они повидали кое-что похуже, чем я. С тех пор я знала, что бывает и похуже… Четырнадцати лет меня отвезли в Деревлянь, и хотя жизнь моя протекала здесь довольно мирно, я постоянно помнила, что этот мир – лишь блестящая поверхность глубокой, холодной и опасной реки.