Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины

В полдень остановились на поляне, нарочно предназначенной под постой и усеянной пятнами кострищ. Лошадей отпустили подкрепиться, отроки разожгли костер, повесили большой котел, Ута стала варить кашу. Поставили шатер, чтобы дети и женщины могли вздремнуть немного: после полубессонной ночи все зевали и клевали носами. Томила жара, неумолимая на открытом месте. Часть отроков несла дозор, остальные тоже дремали в тени под ветвями. Передохнув немного, вновь сели в седла и продолжили путь.

Ехали до сумерек. Дети устали и хныкали; Ута по очереди брала двух младших к себе и что-то рассказывала им по дороге.

Вновь увидев поляну с пятнами кострищ, остановились и устроили стан. Поставили два шатра: для женщин и для отроков. Мужчинам всем сразу спать все равно не приходилось, поэтому хватало одного. Лошадей пустили пастись, а Ута вновь принялась готовить ужин. От Соколины ничего не требовалось, она просто сидела у костра и смотрела в огонь.

А ведь может, и Пламень-Хакон сидел примерно на этом месте, на этом же бревне, и так же смотрел в огонь, когда ехал назад в Киев в день рокового лова. К вечеру ее отец уже давно был мертв, но Хакон не знал об этом и, наверное, мысленно ругал вздорного старика последними словами.

Соколина вздохнула. Знает ли Хакон о смерти Свенгельда хотя бы сейчас? А когда узнает – что сделает? Вздохнет с облегчением: мол, «поделом старому хрену»? Или… подумает о ней?

– А вот была бы ты нашим вождем – что бы ты решила? – вдруг спросил рядом знакомый голос.

Соколина вздрогнула: она не заметила, как подошел Ольтур. И смутилась, будто он мог, тайком подкравшись, подсмотреть, что в эти мгновения она зачем-то вспоминала Хакона.

– Я – вождем? – криво усмехнулась она.

– А чего? – оживленно воскликнул Хьяльти. – Знаете, что про Мару Моревну рассказывают: у нее своя дружина была, а то и целое войско, и она с ним на войну ходила! Мы бы были твоей дружиной…

– А ты – нашим вождем, – поддержал его брат-близнец, Бьярки.

На самом деле братья были полянами родом и даже не говорили на северном языке. Отец их когда-то трудился на киевском Подоле, разгружал лодьи; им светило то же самое, но родители их умерли в одну зиму, оставив тринадцатилетних братьев сиротами. Недолго думая, они взяли да и пошли наниматься к Свенгельду, который тогда последний год жил в Киеве. Ута пожалела отроков и взяла на двор. Вскоре выяснилось, что из них будет толк, и Свенгельд велел оружникам учить их. Когда года через три он вручил им оружие, они сами попросили дать им новые русские имена. В новой семье старые имена, как им казалось, не имели смысла.

– Что бы ты решила? – настаивал Ольтур. – Стала бы ты теперь вместо Ингоря древлянским князьям служить?

– Так если они будут прежнюю дань платить, отчего же не послужить? – тряхнула головой Соколина, скорее из желания противоречить брату – чего она не смела делать, глядя ему в лицо. – Что нам этот Киев?

– Вот, и наши все так говорят!

Десять лет дружина жила, не ощущая зависимости от киевского князя и привыкнув считать своего вождя равным ему. Неудивительно, что теперь они так противились всем попыткам вернуть их в обычное русло.

– Ложитесь спать, – к ним подошла Ута. – Завтра опять поедем чуть свет.

Спала Соколина плохо: мешали не столько жесткая земля и непривычная обстановка, сколько мысли, сожаления и тревоги. Но вот рассвело, поднялась Ута, выбралась из шатра; слышно было, как она разговаривает с дозорным возле кострища. Раздался стук топора, потянуло дымом… И Соколина тоже полезла наружу: погреться у огня, а то намерзлась перед зарей. Ночи уже были холодны: лету конец…

К рассвету все уже были готовы и тронулись дальше. Дорога шла через участок густого леса. Разговаривали мало, только отроки иногда перебрасывались словечком.

Уже близился полдень, как вдруг позади них, почти за хвостом последнего коня, с шумом упало дерево. Все вздрогнули, иные едва сдержали испуганных лошадей. Ута мельком подумала: слава чурам, успели проехать – а если бы придавило кого?

Но оружники Мистины подумали другое и разом переменились в лице. Каждый, кто вез ребенка, сделал движение, будто хотел снять его и ссадить с коня.

Их опасения подтвердились: почти сразу же и спереди послышался шум, и здоровая сосна рухнула, перегородив дорогу. Передних всадников даже задело концами колючих ветвей, с Горяни сорвало шапку.

Мгновенно каждый из оружников ссыпался с коня, сдернув ребенка, и пал с ним наземь, прикрывая дитя собой и прячась за лошадью. Одна за одной стрелы летели откуда-то сверху и втыкались перед лошадьми: освобожденные лошали испуганно прянули в стороны, но скоро запутались в кустах.

– Стоять! – повелительно крикнул кто-то, невидимый за зеленью. – Иначе мальцов перестреляем!

– Не шевелитесь! – отчаянно закричала Ута.

Вскинув голову, Соколина вдруг увидела на ветвях раскидистой старой березы возле тропы мужика с луком; стрела была нацелена прямо на нее, суровый взгляд говорил: никаких шуток! Мужик сидел на дощатом помосте вроде охотничьего. Соколина застыла, боясь только, как бы Аранка не понесла от испуга: бежать было некуда. По густому лесу далеко не ускачешь, а дорогу спереди и сзади перегораживали деревья.

– Бросай оружие! – раздался еще один голос с другой стороны.

Вертя головой, Соколина уже везде вокруг отрезка дороги натыкалась взором на встающих из зарослей людей. Было их десятка три: все были вооружены топорами и копьями, а судя по стрелам, еще с десяток лучников прятался на деревьях поблизости.

Ранобор первым бросил на траву меч с плечевой перевязи и за ним копье. То же сделали и Свенгельдовы отроки.

Оружники Мистины поднялись на ноги, по возможности прикрывая детей и обнажив мечи.

– А вы чего ждете?

Из-за деревьев впереди показался мужчина – видимо, предводитель этой ватаги, поскольку на нем был шлем и даже кольчуга.

– Бросай оружие! – повторил он, поглядев на киевлян. – Только дернетесь – стрелами утычут и вас, и мальцов.

– Го… Гвездобор! – ахнула Ута. – Ты что здесь делаешь?

– Вас встречаю. – Мужчина посмотрел на нее: – К себе в гости зову.

Однако в голосе и лице его не было и намека на дружелюбие.

– Что это за приглашение такое?

– А вот такое. Скажи своим людям, боярыня, чтобы бросали оружие. А не то все твои ребятенки по стреле в горло получат.

Ута кивнула, онемев от изумления. Предводителя ватаги она знала: это был Гвездобор, Добыславов сын, старейшина городка под названием Малин, что стоял у дороги. В нем они останавливались по пути в Коростень – и в этот раз, и в прежние годы.

– Что ты задумал, Гвездята? – повторила она, стараясь, чтобы голос не дрожал, и уже догадываясь, что все это означает. – Зачем тебе мои дети? Чем мы обидели тебя?