Ольга Погодина-Кузмина - Герой

– Прошу, – пригласил он Андрея Петровича. – У меня свой вагон…

Долматов вошел за ним в тамбур, чувствуя запах духов, отглаженного белья. В комфортабельном отдельном вагоне, как в невредимой капсуле, Терещенко вез за собой все приметы прежнего благополучного мира. Были задернуты бархатные занавеси на окнах, светили уютно электрические лампы с фигурными колпаками в виде изогнутых ирисов. На диване брошена была раскрытая французская книга. Яйца в серебряных рюмках, три вида сыра, ветчина, какие-то еще закуски, давно уже невиданные, были приготовлены на столике, накрытом белоснежной скатертью. Он хотел спросить о Чернышевых, но Терещенко сразу начал говорить, словно продолжая неоконченный спор.

– Как я и предсказывал, Петроград идет к гибели. Мне телефонируют: нет хлеба, дров, угля, закрыты школы и больницы. Дома реквизируются и разграбляются. Идут аресты, расстрелы… Я сам был в Крепости. Большевики быстро поняли свою силу и теперь орудуют без всяких церемоний.

Зашуршало платье, вошла Ирина Александровна в перчатках и в шляпе. Она бережно вела княгиню Ольгу Андреевну, поседевшую, с дрожащей головой. Устав от долгого сидения в вагоне, дамы собирались выйти на платформу. Увидев Долматова, княгиня вскрикнула, бросилась к нему, обеими руками сжала его руку.

– Боже мой, Андрей Петрович… Что вы, как вы? Мы страдаем ужасно! Сколько горя пришлось пережить! Смерть везде, на улицах пулеметы! Никто не понимает, что нужно делать. Вот только Михаил Иванович…

– Вера Александровна с вами? – спросил Долматов.

Княгиня прижала платок к глазам. Княжна Ирина взяла ротмистра под руку, подвела к окну:

– Вера где-то с госпиталем. Мы ее потеряли.

Долматов заметил, как изменилась княжна. На ее красивом и все еще гордом лице читалось печальное понимание таких вещей, о которых нельзя было знать молодой женщине. В выражении ее глаз, в интонации прекрасного, мелодичного голоса звучало неизбежное принятие своей судьбы. Лицо ее словно говорило: «Я погибла, я знаю, но это было мое решение, от которого я не отказываюсь и теперь. Жизнь моя кончена, но вы не должны унижать меня жалостью». Доверительным тоном она попросила Долматова:

– Найдите Веру, Андрей Петрович. Мы едем в Париж…

Терещенко разлил водку по хрустальным стаканчикам.

– А русский мужик весело, под гармонику пошел записываться в коммунисты, сбросив тысячелетнюю веру – в Бога, в царя, в святую Русь. Отрекся, не почесавшись. Какая свобода, какие равные права! Этот дикий народ ее не заслуживает! Россию укрощают плетью и виселицей, иных путей нет… Угощайтесь, господин ротмистр. Выпьем за встречу.

Долматов взял рюмку. Запах свежего хлеба разбудил в нем давно, казалось, забытую тоску о теплых, красиво убранных комнатах, о сидении с книгой в библиотеке. Он не стал отвечать на трескучие речи Терещенко, прежде раздражавшие, а теперь звучащие бессмыслицей. Этот человек, который отдал всего себя зарабатыванию денег, чтобы тратить их на удовольствия – на комфортабельные дома и на роскошных женщин, на хорошие сигары, обеды, театры, на скачки и на политику – теперь с комфортом бежал от лавины, которую сам же звал и подталкивал.

– Однако власть не может держаться одним террором. Большевики уже катятся со своего кровавого трона. Россия омоется в кровавой купели, опомнится, проспится. И тогда мы вернемся… И утешим, и ободрим, и поднимем с колен. – Терещенко выпил и произнес другим уже тоном: – Андрей Петрович, а присоединяйтесь-ка к нам! Я вам устрою должность при военной миссии союзников. Бросьте вы эту дворянскую мишуру – клятва, присяга. Нынче не те времена. Умный человек везде может устроиться.

Долматов поднялся. В нем кипело раздражение против этого гладкого, циничного хищника, который даже свое бегство смог обставить с роскошью и комфортом. Сам вид Терещенко и его вагон со всей обстановкой, казалось, давали полный и ясный ответ на вопрос, кто же виноват во всех русских бедах. Впрочем, эту вину все они – правительство, дворянское сословие, коммерсанты и офицеры – делили между собой. Теперь ничего уже было не изменить. Но что-то можно было сделать прямо сейчас.

Он вышел, открыл дверь вагона и велел солдату пропустить зябнущих на ветру «артисток». Дама с бумагами от губернатора первая вскочила на подножку. За ней, подхватив юбки, в вагон полезли девицы, вскрикивая, пересмеиваясь, взглядывая на офицера. Долматов вернулся в салон. Княгиня Ольга Андреевна при виде девиц схватилась за сердце.

– Ирина, что он делает? Он сошел с ума! Какой скандал!

Терещенко вскочил.

– Куда?.. Что вы себе позволяете?! На каком основании?..

Долматов тихо произнес:

– Я – лейб-гвардии Конного полка ротмистр Андрей Петрович Долматов, русский офицер и дворянин, приказываю вам принять в свой вагон этих женщин, накормить и доставить в безопасное место.

Княгиня закрыла руками лицо.

– Какой позор!

Княжна Ирина шагнула вперед.

– Мама́, эти женщины не отбирали хлеб у голодных рабочих, не крали миллионов из казны, не отправляли тысячи людей на смерть… Они всего лишь спят с мужчинами за деньги. Как и твоя дочь.

С очаровательной улыбкой, словно дома у себя встречая гостей, она повернулась к притихшим женщинам.

– Идемте, я покажу, где можно расположиться…

Терещенко открыл было рот, но княжна, проходя, скользнула по нему холодным взглядом, и коммерсант не решился ничего возразить.

Где-то очень близко разорвался снаряд. Андрей соскочил с подножки поезда. По платформе несли раненых, унтер-офицер скакал по рельсам соседнего пути.

– Красные подходят! Красная кавалерия!

Паровоз дал гудок. Адъютант подбежал к Долматову.

– Господин ротмистр, задержите поезд! Прибыл санитарный обоз!

Среди криков и стонов, под звуки приближающихся взрывов и стук задвижек товарных вагонов, среди толкотни и бестолковой паники Андрей Петрович почувствовал словно удар в грудь невидимой руки. Он не мог бы сказать, что было прежде – этот толчок или осознание, что там, возле вагона, стоит тоненькая, хрупкая, такая родная фигурка.

Она так занята была переноской раненых, что, кажется, даже не слышала взрывов.

– Осторожнее! Постелите матрас! Носилки сюда…

Солдаты и санитары перекладывали раненых с носилок в вагоны, бежали через рельсы к стоящим за станцией повозкам. Из дверей тянулись руки, помогая подняться ходячим на костылях, с повязанными головами.

– Вера, – шепнул Долматов. – Вера!

Каким-то внутренним чувством она услышала его голос, повернула голову, замерла у вагона, еще не веря своим глазам.

Долматов стремительно шел вдоль поезда, и Вера бросилась к нему навстречу.

– Андрей!!!

Паровоз прогудел. Терещенко вышел на подножку. Крикнул начальнику: