Иария Шенбрунн-Амор - Железные франки

Но едва вползли в песчаные горы, спускавшиеся к руслу Иордана, пение замолкло: колонну немедленно атаковали отряды арабов, бедуинов и туркменов, считающих себя хозяевами этих мест, безлюдных со времен Иисуса. Конные сарацины кружили вокруг, били в барабаны, гонги, цимбалы, трубили в рога, дико улюлюкали и истошно вопили, как лающие собаки и завывающие волки. Бодуэн приказал сомкнуть ряды и не замедлять хода. Всадники двигались в сердцевине колонны, в правой руке каждый держал меч, на левом плече висел щит, к седлу было приторочено копье. С флангов армию прикрывали пехотинцы-арбалетчики.

Дождь сарацинских стрел затемнял небо, но франки сдвигали щиты, а пробившие броню стрелы, по счастью, не сравнимые по убойной силе с тюркскими, застревали в толстых поддевах. Многие так и продолжали путь, утыканные иголками, вроде ежей. Но, несмотря на спешку, ополчение вынуждено было останавливаться все чаще – перевести дух, напоить коней, ратникам поменяться местами, чтобы каждый фланговый мог передохнуть внутри «черепахи» – плотно сдвинутой колонны воинов. Замыкали боевое построение самые опытные и отчаянные арбалетчики – сержанты-тамплиеры. Им приходилось труднее всех – они вынуждены были двигаться за строем задом наперед, выстрелами удерживая сарацин вдалеке.

Исчерпав запас стрел и дротиков, мусульмане бросались в мнимое бегство, чтобы соблазнить рыцарей пуститься в погоню, но король, коннетабль Менассе д’Иерже и центурионы установили железную дисциплину. По горькому опыту франки знали, что на марше спасительна только выдержка и единство, а безрассудная отвага губительна.

Утром стрелы неслись из тумана, едва вставало солнце – туман и тени исчезали, но разбойники оставались. Они возникали темными контурами на гребнях гор, летали вокруг, высматривая возможность ужалить. Бодуэн неутомимо, вновь и вновь, проезжал сквозь ряды на своем вороном коне без шлема, и вид монарха воодушевлял воинов.

В бесплодной белой долине Иордана, поросшей верблюжьей колючкой, саксаулом и терновником, жара стала непереносимой. Справа и слева в раскаленном мареве дрожали на горизонте горные цепи, подступы к Иордану загораживали топкие заросли тростника и непроходимого кустарника. Пот струился под шлемами, затекая в глаза, боль беспощадно ломила спину, судороги сводили ноги. Раненых, не способных идти или ехать верхом, затаскивали внутрь колонны, валили на обозы. Кончалось место на обозах – их, сменяясь, волочили на носилках оруженосцы и обслуга. Ни одного живого не бросили. Умерших закапывали тут же, под ногами, чтобы скрыть от врагов потери. Позади себя измотанные латиняне оставляли лишь огромную вытоптанную борозду да крупы убитых лошадей. Внезапные налеты сарацин снова и снова разбивались о неуязвимый монолит, с мерным грохотом неумолимо двигавшийся на север в облаке густой пыли.

К вечеру и всадники, и пехотинцы изнемогали, однако, стиснув зубы, продолжали шагать или покачиваться в седлах. «Еще только до того перевала, – ободрял Бодуэн запекшимися губами, взирая на соратников ввалившимися, красными от усталости и пыли глазами, – дойдем до верхушки холма и разобьем лагерь».

На ночь шатров не расставляли и костров не разжигали. Утолив голод хлебом, сыром и финиками, измученные пехотинцы валились в кольчугах на каменистую землю и забывались до рассвета. Часовые бдели, не смыкая глаз: из темноты доносился топот вражеских копыт, шорох осыпающихся камней, залетала пущенная наугад стрела, выли и лаяли шакалы, призраком забредал верблюд, испуганно шарахались и фыркали кони. С первыми лучами безжалостного солнца невыспавшиеся воины, сжав зубы, пускались в дальнейший путь. С Господней помощью человек может преодолеть все.

Когда добрались до зеленой, полной источников и поросли Галилеи, зной из сухой жары превратился в парилку хамама, зато здесь, среди свежих трав, не приходилось дышать пылью, не скрипел на зубах песок, солнце то и дело застилали шелестящие кроны финиковых пальм, путь вел сквозь виноградники и поля сахарного тростника.

Нетерпение снедало короля все сильнее. Опасность не минует, пока ворота Буссерета не захлопнутся за последним сержантом. Вот уже остался с левой стороны зеленый купол горы Фавор, из северной дали медленно приближалась белая шапка Ермона, справа то и дело поблескивала синяя влага святого Генисаретского моря.

За озером войско свернуло на восток. По каменистым горным склонам, заросшим фиолетовыми ирисами, дикими виноградными лозами, олеандрами, душистыми лавровыми деревьями и смоковницами, начали подъем на возвышенность Васанской земли, все ближе и ближе к подножью горы Ермон, на которую когда-то спустилось двести падших ангелов.

За долгий путь люди и кони обессилили вконец. Когда казалось, вот-вот упадут самые стойкие, и примолкли даже тамплиеры, измерявшие переходы пропетыми псалмами, показались крепостные стены Буссерета. Воины приободрились, невольно прибавили шаг: еще немного, еще чуть-чуть, и спасенный город распахнет им свои ворота, благодарные жители осыпят избавителей рисом. Впереди безопасность, вдоволь питья, еды и отдыха, блаженного отдыха!

Однако едва латиняне приблизились на расстояние выстрела, как с бастионов в них полетел негостеприимный дождь стрел.

– Ваше величество, на заре гарнизон открыл ворота и впустил внутрь армию Мехенеддина. Крепость в руках атабека Дамаска.

От ужасной вести Бодуэна охватила ярость изможденного бесконечной погоней льва, в последний момент упустившего серну. Сирийские христиане дрогнули и сдались, не дождавшись подмоги, уже вздымающей пыль на горизонте! Весь путь, все муки, все жертвы, вся спешка, отвага, выдержка, даже нарушение договора с Дамаском – все оказалось напрасно! Его первая кампания закончилась бесславным поражением только потому, что коварный Мехенеддин сумел опередить его и договориться с переменчивым армянином!

Коннетабль Менассе д’Иерже, правая рука и опора матери-королевы, подъехал к королю, тоном заботливого опекуна распорядился:

– Ваше величество, нам навстречу двигаются силы сельджуков. Нам придется дать бой, но Иерусалимское королевство не может потерять вас и Животворящий Крест. Берите небольшой отряд и со всей поспешностью возвращайтесь в Иерусалим, а мы положимся на милость Господа. Мы остановим врагов здесь.

Бодуэн оглянулся, вокруг были усталые, мрачные лица обреченных людей. Не отягощенный измученной армией с медлительными пехотинцами, он узрит грядущий день, он сразится в иной раз. Если он избегнет этого поражения, ему будет суждено еще множество славных побед. Мать будет счастлива увидеть его живым, хоть и обрадуется его унижению. И дорога на Иерусалим манила спуском. Но его армия, которую теперь приходилось бросить, вытоптала такую широченную колею, что, возвращаясь по ней в одиночку, он непременно почувствует себя малым и ничтожным.