Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

Но Вальгарда больше нет, и нельзя с ним посоветоваться. Ждать бесполезно, он не вернется, и решать придется без него, как это ни дико…

Где-то во дворе открылась дверь, на миг стал слышен женский голос, горестно выводящий: «Уж кто теперь нас будет доращивать? Уж кто теперь нас будет устраивать?»

– Но моя племянница давно обручена с другим. – Торлейв потряс головой, пытаясь сосредоточиться. Дверь закрыли, причитающий голос и детский плач умолкли. – И ее свадьба назначена на эту осень.

– На ее обручение с другим… – Мистина бросил на него выразительный взгляд исподлобья, будто предлагая некий выход, – давал согласие ее отец…

– А теперь у нее нет отца, – Торлейв вздохнул, – и ее судьбу будут решать родичи более близкие, чем я: ее мать и дядя по матери, князь Воислав. И что-то не думается мне, что они пожелают разорвать ее обручение с Дивиславом, чтобы отдать прежнему жениху.

– Но будет очень и очень уместно выдать девушку за того, кто отомстит за ее отца. Как ты думаешь, сделает это Дивислав?

Мистина вдруг повернул голову.

У двери, прижавшись к косяку, стояла Эльга и внимательно слушала. Вся одежда на ней была вывернута наизнанку в знак скорби, и эти швы наружу придавали ей диковатый вид: будто и она тоже вырвана из повседневности Яви и идет меж живых какой-то своей особой тропой. Нос ее покраснел, веки распухли. Но даже сейчас красота ее поразила Мистину, как вспышка света во тьме.

Торлейв тоже обернулся.

– А кто сможет отомстить за моего отца? – спросила Эльга, глядя на Мистину. – Кто ты такой?

Гость вскочил.

– Я – близкий человек Ингвара сына Ульва. И могу пообещать, что он возьмет на себя месть за Вальгарда, если вы согласитесь возобновить обручение с ним.

Эльга сделала шаг в глубину избы и заметила ожерелье на столе.

– Вот. – Мистина торопливо взял его и протянул ей на ладонях. – Он прислал тебе это. Оно снова будет твоим.

Эльга смотрела на ожерелье, не прикасаясь к нему.

А Мистина наконец смог ее разглядеть.

Несомненно, эта девушка уже созрела для брака: ей было лет пятнадцать, а может, и все шестнадцать. Выше среднего женского роста, стройная, легкая, но крепкая, с толстой русой косой ниже пояса. Черты лица у нее были немного островаты, а веки покраснели от слез, но все в ней дышало жизнью.

Он еще помнил это лицо у реки – полное задора и лукавства.

Белыми зубами она слегка прикусила пухлые губы цвета спелой малины, и Мистина поспешно отвел глаза, стараясь, чтобы лицо его не отразило пришедших мыслей. Такая девушка – сама по себе драгоценность, сияющая в этой полутемной избе, как греческое самоцветное ожерелье среди глиняных горшков и мисок!

И тут Мистина вдруг понял, почему при виде ее лица его поначалу взяла оторопь.

– Послушай, – обратился он к Торлейву, не в силах отвести от нее глаз, – ведь эта девушка похожа…

– Она похожа на своего отца. Но ты ведь его не знал?

Мистина лишь покачал головой.

Вальгарда он не знал.

Зато он знал когда-то другого человека из этой же семьи, и при взгляде на девушку тот, давно умерший, вдруг так и встал перед глазами, будто выглянул из страны мертвых. Много ли сходства можно было отыскать между юной невестой и седым стариком? Мистина не сумел бы даже сказать, в чем это сходство выражалось.

Может быть, в глазах.

Глаза у Одда Хельги были того же цвета, но и в выражении их, когда Эльга заговорила о мести, обозначилось нечто общее.

– Но как Ингвар собирается отомстить? – спросил Торлейв.

– Ульв конунг в родстве с Хаконом ярлом из Ладоги. А у того есть дружина и морские корабли. Ингвар возьмет корабли и еще людей, выйдет в море и накроет этих викингов в устье Наровы, загонит в реку, чтобы они не смогли уйти. Ты или твои люди будут ждать их там, чтобы не пустить дальше. И мы раздавим их, как мошку между ладонями. Сомневаюсь, что Дивислав сумеет предложить что-то подобное.

– Но… – Эльга подняла на него глаза.

Необходимость мести была ей совершенно ясна.

Это была, пожалуй, самая четкая мысль из тех, что сейчас находили дорогу в ее голову.

Но за этот день на нее обрушилось столько, что она едва ощущала почву под ногами. Даже смерть отца кое-как дошла лишь до сознания – но не до сердца. В нем все еще тлело ощущение, что он вернется, как возвращался всегда – несмотря на то что его безжизненное, обмытое и убранное к погребению тело лежало в бане.

Она пыталась вспомнить, по какой причине обручение с Ингваром было расторгнуто, но на ум приходили только какие-то дурацкие разговоры про собачьи кости.

Боги, какое ей дело до старых собачьих костей!

– И поверь мне: месть и это украшение – лишь малая часть того, что Ингвар конунг сможет тебе предложить, – пылко заверил гость. – Он унаследует Волховец, но это – безделица по сравнению с тем, что он уже добыл сам: земли, серебро, челядь, ткани, коней! Он уже сейчас будет жить не хуже любого князя, а видела бы ты, как уважают его в Киеве после похода на уличей! Вся его дружина привезла добычу, которая сделала нас богатыми, и еще вдесятеро больше людей теперь хочет быть с Ингваром и ходить с ним в новые походы. Даже эта драгоценность – мелочь, лишь знак того, что все эти годы Ингвар конунг не думал ни о какой другой невесте и верил, что когда-нибудь все же получит тебя в жены.

– Если все это так… – Эльга посмотрела на Торлейва, потом снова на Мистину. – Я выйду за того, кто отомстит за моего отца. Когда мы заключали обручение, он был жив. Теперь… это мое условие.

– Ты права, пожалуй, – вновь вздохнул Торлейв. – Я готов поддержать тебя. Все, что говорит наш гость, звучит разумно. Но видишь ли, я ведь тебе не отец. Теперь твой ближайший родич – князь Воислав, как брат твоей матери. И если ты, Мистина, сумеешь уговорить его, то сам красноречивый Браги тебе в подметки не годится.

В дни жертвоприношений загорались костры на дне рва вокруг плесковского святилища. В середине площадки там стоял большой каменный Перун, а по сторонам – четыре бога поменьше ростом: Дажьбог, Сварог, Лада и Макошь. Святилище называлось княжеским, и сам князь приносил в нем жертвы от имени всего племени плесковских кривичей – на Коляду, на Ладин день, на Купалу, на Зажинки и Дожинки. Его знали все, и на велик-дни сюда сходилось все население округи – от старого до малого.

На празднествах княгиня надевала на капы нарядные «божьи сорочки», в теплое время – цветочные венки, а князь Воислав трижды поднимал к лику Перуна чашу с зерном или медом, как до него это делал князь Судогость, а до Судогостя – деды и прадеды во многих поколениях, до самого Судислава, старейшины рода, который первым обосновался на мысу у слияния Плескавы и Великой.

Но этим ранним утром князь Воислав в одиночестве пробирался через лес – в простой серой свите, в надвинутой на лоб валяной шапке, ничем не отличимый от любого мужика. Он шел тайной тропой, которую, кроме него, мало кто знал. По этой тропе в поминальные дни приходили предки, воплощенные в князе мертвых.