Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

И именно ради встречи с Навью князь живых сегодня покинул свой двор.

Идти пришлось через болото, находя путь по тайным приметам.

Князь хорошо знал их, однако ж намочил ноги почти до колен. Но вот наконец земля вновь стала сухой и твердой. Облепленный паутиной и усыпанный мелким лесным сором, Воислав перебрел ручей и очутился в сумрачном ельнике.

Здесь земля была ровная, усыпанная сухой рыжей хвоей; идти было легко, но он стал ступать медленней и осторожней.

Он впервые попал сюда семилетним мальчиком, и до сих пор в душе каждый раз просыпался пережитый тогда страх – жуткое чувство близости к Нави.

Однако без опыта этого чувства он не смог бы быть истинным князем, не умел бы говорить с богами и предками.

И вот впереди показались бревна тына.

Воислав остановился, собираясь с духом.

На каждом бревне висел коровий или лошадиный череп – останки прежних жертв, они обозначали границу между Явью и Навью.

Старики говорят, что в прежние времена рубеж этот сторожили человечьи головы, но этого даже дед Воислава своими глазами не видел.

Но кое-что от тех дремучих времен осталось: под воротами лежала старая, выбеленная временем бедренная кость.

Воислав взял ее и постучал ею в створку. Иным образом ему прикасаться к воротам было нельзя.

За тыном скрипнула дверь, и Воислава пробрала дрожь. Казалось, это вскрикнул от радости в предвкушении добычи какой-то голодный навь.

– Кто там такой? – раздался изнутри недовольный глухой голос.

– Избушка, повернись к Нави задом, ко мне передом! – попросил Воислав.

Створка ворот в частоколе открылась – правая.

Через эту створку заходили внутрь, а наружу выходили через другую.

В воротах стояла Бура-баба: старуха в изорванной одежде, в кожухе из медвежьей шкуры шерстью наружу. Лицо ее закрывала берестяная личина с прорезями для глаз, а вокруг них были нарисованы углем огромные круглые глазищи, будто у исполинской птицы. Вместо носа к берестине был приделан длинный клюв. В руках старуха держала горшочек с овсяным киселем и грубо сделанную ложку.

– Уж сколько я человеческого духа не чуяла, а ныне сам пришел! – проскрипела старуха-птица. – Заходи, коли смел…

И протянула ему киселя на ложке.

Воислав съел, не прикасаясь руками.

Каждый раз он думал при этом, что, должно быть, эта ложка тоже вырезана из человечьей кости, но за многие годы так и не решился спросить – правда ли?

Точно такой же Бура-баба была, когда он пришел сюда семилетним.

Лет так уж тридцать назад.

Она уже тогда была старой – Бура-баба не из тех, кому дарована вечная молодость. Как всякий смертный, она с каждым годом становится старше. Но смертные умирают, а она продолжает свою бессрочную жизнь – все дальше и дальше. И с каждым поколением, сменявшимся у нее на глазах, все увеличивался разрыв между нею – праматерью, и ими – пращеруками.

И чем больше их выходило из тьмы у нее на глазах, а потом уходило назад во тьму, тем крепче и сильнее она становилась.

Бура-баба посторонилась и пропустила гостя внутрь.

За тыном находилась избушка с конской головой на коньке крыши.

Каждый шаг Воислав делал с осторожностью: здесь была та же хвоя, что и снаружи, немного мелкой травы, и все же это была совсем другая земля – пограничье между Явью и Навью, белым светом и Закрадьем. Ступать по ней было страшно: казалось, в любой миг нога может уйти вниз, как в болоте.

Провалишься и очутишься… где-то, под незнакомым серым небом…

Старуха первой вошла в избушку.

Воислав полез за ней, согнувшись почти вдвое.

Низкий вход здесь был еще ниже, поскольку изба заметно вросла в землю.

Бура-баба села у стола, ему кивнула на лавку возле двери. Сбросив принесенный мешок с разными припасами, князь тоже сел. Он старался не глядеть по сторонам и все же невольно озирался искоса. Сам не знал, чего ожидает здесь увидеть, но понимал, что живым лучше не любопытствовать.

– Чего пришел? – спросила Бура-баба.

– За советом пришел… матушка.

– Какого же совета тебе надобно?

Воислав глянул на берестяную клювастую личину. Он гнал от себя мысль, что это существо – не то живое, не то мертвец, не то женщина, не то птица – уже несколько лет обитает в теле, которое когда-то принадлежало его родной матери.

Старая княгиня Годонега ушла из мира живых и сделалась стражем Нави.

Теперь она – не мать ему и прежнего имени больше не носит.

Теперь она – праматерь всех плесковских кривичей.

И дрожь пробирала от ощущения, что напротив него сидит та, что в свое время дала жизнь всем кривичам, сколько их есть, за все века, что известно имя племени.

Войдя сюда, он нырнул под складку бытия – туда, где исток жизни рода и племени существует вне времени.

– Беда у нас приключилась, – начал Воислав. – С прошлой зимы лиходеи на Нарове торговых гостей грабили, и пошел воевода мой Велегор дорогу расчистить. Да голову там и сложил, привезли его зарубленного. Остались у него дочери-девки да сынки-отроки. А старшую дочь еще при нем сговорили за Дивислава, князя зоричей. Теперь опять приехал человек от прежнего ее жениха, варяжского сына из Волховца. Сызнова присватывается да обещает за воеводу отомстить, коли отдадут ему невесту. Снизку привез греческих измарагдов да жемчужного зерна. Сулит лиходеев тех избыть. Посоветуй, что делать мне? Кому невесту отдавать? За воеводу мстить надо, ведь за ним сестра моя была, он нам не чужой. Дети его осиротевшие – мои сестричи. И дорогу от лиходеев чистить надо, но и Дивислава обижать не хочется. Слово ему дали…

Бура-баба слушала, помешивая ложкой в горшочке с киселем. Куда она смотрела, под личиной было не разглядеть.

Потом заговорила:

– Девки судьбу узнаю, когда ее увижу. Что ей там на роду напрядено – нить Макошина покажет. А тебе одно скажу: с варягами водиться – добра не добиться. Не отдавай внучку корня Судиславова в чужие люди, отдавай за нашего жениха, кривичского. Так оно вернее будет.

– Стало быть, варягам не отдадим, – почти с облегчением сказал Воислав, получив решение, которого не мог принять сам. – Девку-то что… прислать к тебе? Глянь ее судьбу. Что ей там… напрядено.

– Гляну. – Бура-баба кивнула. – Напряла ей Доля на веретенце непрямое, много напутала, да надо же и распутать когда-нибудь…

И вот уже мы справляли поминальный пир по стрыю Вальгарду – как несколько лет назад по князю Судогостю, а еще раньше – по стрыю Одду Хельги. Но в этот раз пироги и пиво подавали не в гриде, а на жальнике, где среди старых могил был устроен посмертный дом для нашего родича. Вырыли просторную яму, выложили пол толстыми досками, а стены – горбылем, посередине положили тело, одетое в лучшие цветные наряды, справа от него – меч и топор, слева – щит, в ногах поставили кувшины с медом и пивом, ведро с головой и ногами жертвенного барана. Остальную часть барана сварили в котле без соли и приправ, каждому гостю дали по ложке отвара и по кусочку мяса. Ели и пили, сидя на земле вокруг могилы, чтобы покойный напоследок разделил еду и питье с живыми; родичи рассказывали о его жизни, хирдманы стучали мечами о щиты в поединках и схватывались в рукопашную – вождь их вот-вот примет участие в этих же игрищах в Валгалле, перед лицом Отца Побед.