Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

– Вот как приблизительно представляю я себе результаты, которых Россия вправе ожидать от войны и без которых мой народ не понял бы смысла тех усилий, что я заставил его приложить. Германия должна будет согласиться на исправление границ Восточной Пруссии. Мой Генеральный штаб хотел бы, чтобы это исправление достигло Вислы. Мне это кажется чрезмерным. Я еще посмотрю. Познань и, быть может, часть Силезии будут необходимы для воссоздания Польши. Галиция и северная часть Буковины позволят России достигнуть своих естественных пределов – Карпат. Дальше Малая Азия… Здесь я должен буду, естественно, заняться армянами. Нельзя, конечно, оставлять их под турецким игом. Должен ли я присоединить Армению? Присоединю, но лишь по особой просьбе армян. Если же нет, устрою для них самостоятельное правительство. Наконец, я должен буду обеспечить моей империи свободный выход через проливы…

Царь прервался, снова глубоко задумавшись и попыхивая папиросой.

– Могу ли я просить Ваше Величество пояснить сей момент? – деликатно уточнил Морис.

– Конечно, мой дорогой посол. – Вторая папироса отправилась в пепельницу. – Мысли мои еще далеко не установились. Ведь вопрос так важен… Существуют все же два вывода, к которым я всегда возвращаюсь. Первый, что турки должны быть изгнаны из Европы. И второй, что Константинополь должен отныне стать нейтральным городом, под международным управлением. Само собой разумеется, что магометане получили бы полную гарантию уважения к их святыням и могилам. Северная Фракия до линии Энос-Мидия была бы присоединена к Болгарии. Остальное, от этой линии до берега моря, исключая окрестности Константинополя, было бы отдано России.

Палеолог, внимательно следивший по карте за ходом мыслей императора, хмыкнул:

– Если я правильно вас понимаю, турки были бы заперты в Малой Азии, как во времена первых османидов, со столицей в Ангоре или в Конии. Босфор, Мраморное море и Дарданеллы составили бы их западную границу.

– Именно так.

– Ваше Величество не удивится, если я еще прерву его, чтобы напомнить, что Франция обладает в Сирии и в Палестине драгоценным наследием исторических воспоминаний, духовных и материальных интересов. Полагаю, что вы согласились бы на мероприятия, которые правительство Республики сочло бы необходимыми для охраны этого наследия.

– Да-да. Конечно.

Торопливое движение рук – и поверх изображения Европы разворачивается карта Балканского полуострова. Растопыренные пальцы Николая замирают в сантиметре от рисунка, и царь с воодушевлением говорит:

– А вот что я думаю о том, какие территориальные изменения желательны на Балканах. Сербия присоединила бы Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную часть Албании. Греция получила бы Южную Албанию, кроме Валлоны, которая была бы передана Италии. Болгария, если она будет разумна, получит от Сербии компенсацию в Македонии.

Аккуратно, со всей тщательностью сложив карту, он возвращает ее на прежнее место на письменном столе. Управившись, откидывается в кресле, скрестив руки на груди.

– А что же будет с Австро-Венгрией? – спрашивает мечтательным тоном, воздев глаза к потолку.

Понятно, куда клонит – этот союз просто распадется и, соответственно, перестанет быть угрозой. Хочет услышать признание своих побед из уст французского посланника? Что ж, можно и потешить самолюбие самодержца.

– Если победы ваших войск разовьются по ту сторону Карпат, если Италия и Румыния выступят на сцену, Австро-Венгрия с трудом перенесет те территориальные уступки, на которые будет принужден согласиться император Франц-Иосиф. Австро-венгерский союз потерпит крах, и я думаю, что союзники уже не захотят более работать совместно, по крайней мере, на тех же условиях.

– Я также это думаю… Венгрии, лишенной Трансильвании, было бы трудно удерживать хорватов под своей властью. Чехия потребует по крайней мере автономии. Австрия, таким образом, сведется к старым наследственным владениям, к немецкому Тиролю и к Зальцбургской области.

Царь вдруг нахмурился, замолк ненадолго, будто еще и еще раз прокручивал в голове те мысли, что не давали ему покоя последние несколько дней. Когда его взгляд переключился с внутреннего созерцания на внешнее и бегло скользнул по кабинету, глаза на какое-то мгновение замерли, устремленные за спину собеседника. Палеолог помнил, что там, на стене, висит портрет отца нынешнего императора.

А Николай уже опять внимательно смотрит на посла, продолжая:

– Большие перемены произойдут в особенности в самой Германии. Как я вам сказал, Россия возьмет себе прежние польские земли и часть Восточной Пруссии. Франция возвратит Эльзас-Лотарингию и распространится, быть может, на рейнские провинции. Бельгия должна получить в области Ахена важное приращение своей территории, ведь она это заслужила. Что касается германских колоний, Франция и Англия разделят их между собой по желанию. Я хотел бы, наконец, чтобы Шлезвиг, включая район Кильского канала, был возвращен Дании. А Ганновер? Не следовало бы нам его воссоздать? Поставив маленькое свободное государство между Пруссией и Голландией, мы бы очень укрепили будущий мир. Наше дело будет оправдано перед Богом и перед историей, только если им руководит великая идея, желание обеспечить на очень долгое время мир всего мира.

На последней фразе император выпрямляется, продолжая сидеть в кресле. Голос дрожит. Чувствуется волнение. Царь торжественно-религиозен. Взгляд сияет, словно бы освещенный изнутри особенным блеском. Нет, это не игра и не картинная поза. Полнейшая простота во всем. Николай, похоже, действительно считает, что в этом деле затронуты его совесть и вера.

– Так, значит, – подал голос Палеолог, – это конец Германской империи?

В ответ он слышит уверенный голос царя:

– Германия устроится, как ей угодно, но императорское достоинство не может быть сохранено за домом Гогенцоллернов [63]. Пруссия должна стать снова простым королевством. Не так ли, дорогой мой посол?

– Германская империя в том виде, в каком ее задумали, основали и как ею управляли Гогенцоллерны, столь явно направлена против французского народа, что я, конечно, не буду выступать на ее защиту. Было бы большим облегчением для Франции, если бы силы германского мира не были сосредоточены в руках Пруссии…

За непринужденной беседой время летит незаметно. Пользуясь тем, что император задумался, Палеолог бросил быстрый взгляд на большие напольные часы, приютившиеся у книжного шкафа. С удивлением отметил, что разговаривают они уже больше сорока минут. Что-то вдруг вспомнив, Николай говорит:

– Мы должны думать не только о непосредственных результатах войны; мы должны заботиться также и о завтрашнем дне. Я приписываю большое значение поддержанию нашего союза. Дело, которое мы желаем совершить и которое уже стоило нам стольких усилий, будет прочно и длительно только в том случае, если мы останемся сплоченными. А раз мы сознаем, что работаем для мира всего мира, нужно, чтобы наше дело было прочно.