Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

Неожиданная атака заставила противника бежать. Махарце взяли примерно в три часа дня. Измученные остатки нескольких полков не только разбили врага, но и захватили порядка тысячи пленных, девять пулеметов и больше десятка орудий, отбив при этом еще и два своих. Рассеянная дивизия немцев должна была в ближайшие дни завершить окружение русских частей в Августовском лесу. Этот план был сорван, что позволило выйти из готовящегося котла соседнему 26-му корпусу. Сделать то же самое войскам генерала Булгакова, к сожалению, не удалось. Им наперерез уже спешили другие вражеские части.

Получив сведения о сборе на реке Нареве 1-й и 12-й русских армий, немцы стремились как можно скорее завершить окружение 20-го корпуса. Командующий 10-й германской армией направил свой 38-й корпус от Августова на Липск. 21-му корпусу приказал одной дивизией запереть дороги русским из Августовских лесов, другую из восьми батальонов направить вслед за ними на Сопоцкин. 39-й корпус должен был выдвинуть одну пехотную дивизию из Сейны на Копциово и Сопоцкин, а вторую, наступавшую на деревню Тоболово, повернуть на север для прикрытия тыла. Получалось, что против одного потрепанного русского корпуса у немцев действовало пять пехотных дивизий, к которым могли присоединиться еще одна или две дивизии 8-й армии, наступавшие со стороны Августова.

А 20-й корпус после прорыва под Махарце продолжал движение в сторону Гродно. Полк Белолипецкого подошел к деревне Марковцы, занятой противником…

Вечер двадцатого февраля выдался на удивление тихим. Германцы не стреляли. Казалось, им совершенно плевать на то, чем там заняты русские на своих наскоро укрепленных позициях. А может, преспокойно уплотняют кольцо, подтягивая все новые и новые части? Интересно, сколько их уже накопилось против единственного, потрепанного боями корпуса, вот уж который день без сна и нормального отдыха продирающегося сквозь густые польские леса?

Тяжело вздохнув, полковник Белолипецкий опустил бинокль. От света немецких костров уже рябило в глазах. Вчера прорваться здесь не удалось. Мост перешли, но что толку. Плотный ружейный и пулеметный огонь заставил залечь, а с наступлением темноты отступить. У противника добротные окопы. Похоже, передовые позиции крепости Гродно, оборудованные когда-то русскими. Только вот пустовавшие до прихода германцев. Занимать-то их некем. Частей в гарнизоне – раз, два и обчелся. И те сплошь из ополчения.

Полковник поднялся во весь рост и побрел в землянку, громко хрустя сырым снегом под сапогами. А чего, собственно, бояться? Стемнело. На фронте полка тишь да благодать. Оглохнуть можно. На нервы действует хуже самой разнузданной канонады. И это после стольких боев и пройденных под огнем верст. Не на запад пройденных, а на восток, обратно к своим. Только где они теперь – свои? Откатились за Неман и Бобр? Заперлись в Гродно?

Может, затишье и к лучшему. Люди хотя бы день отдохнут, а то измотаны до предела. Десятые сутки в непрерывном движении, все больше ночами. Неизвестно еще, сколько по лесам отстало. Где они теперь? Убиты? Попали в плен? Или до сих пор бродят, пытаясь нащупать лазейку в кольце окружения? Да куда им. Германцы обложили со всех направлений. На пятки наступают. С тыла, где окопался арьергард, то и дело слышна перестрелка.

Изо дня в день жестокие стычки с врагом да скудное довольствие. Хлеба нет, если не считать тот мизер, что удалось наскрести еще в Сувалках. Полевые кухни время от времени варят непонятную, пустую похлебку, в которой мяса днем с огнем не сыщешь. А много ли навоюешь на голодный желудок?

Все выбились из сил. Что офицеры, что солдаты один за другим впадают в апатию, считая создавшееся положение совершенно безнадежным.

И у полковника настроение ничуть не лучше. Препаскуднейшее, можно сказать, настроение.

Когда это все началось? Где просчиталось командование? Почему не разгадало по направлению ударов истинные цели германцев, допустив столь глубокий охват корпуса с флангов, а потом попросту бросило на произвол судьбы? Куда смотрел Великий Князь в своей Ставке, в чьем распоряжении столько светлых генеральских голов?

С самого начала эта война пошла наперекосяк. Если наступали, то впопыхах, недоукомплектованные, без нужного количества боеприпасов, с отстающими резервами да тылами. Если же откатывались, оставляли врагу не только завоеванное, но и часть своего, исконного. Казалось бы, совсем недавно русские войска победоносно шествовали по Восточной Пруссии. Теперь же, гляньте, в Польше воюют, пядь за пядью уступая кайзеру земли Российской империи…

Связи с основными силами давно нет. Телеграф накрылся недели две назад. Радио изначально по чьей-то дурацкой прихоти отправили в глубокий тыл. Побоялись угробить нежный, дорогостоящий аппарат на бездорожье. Как бы он сейчас был кстати…

«Нас уже списали в потери, – вдруг пришла удручающая мысль. – Никто не догадывается, что корпус жив и продолжает сражаться. Не верят, что мы еще вполне боеспособны, и потому даже не думают идти на помощь… Мы словно призраки… Торчим тут, как распоследние идиоты, у проклятого моста. Сопротивляемся, еще на что-то надеясь».

Белолипецкого разобрал нервный смех. Благо успел заскочить в землянку. Насилу успокоился. Что значит бездельничать почитай весь день напролет, к тому же с пустым брюхом. Нервы на пределе. Откуда немца ждать, не знаешь. Германские пули со всех сторон свистят, даже с тыла залетают.

Расстегнув ремни, снял портупею, положил шашку с наганом на устланный сеном земляной пол. Прилег рядом как был в шинели, только воротник поднял да озябшие ладони в широкие рукава спрятал. Собирался было вздремнуть, но сон, как назло, не шел. Недавно поспал. Привык отключаться на полчаса или час, и снова в строй. Бодрый, посвежевший… Или нет – скорее психованный, голодный и злой.

Наверно, все-таки вырубился, проспав момент, когда часовой впустил в землянку полковника Белоногова, командира второго артдивизиона.

– Господин полковник! Валериан Ерофеевич! – заголосил с порога артиллерист. – Почему мы не выступаем?

Смысл фразы оказался столь ошеломляющим, что все ругательства, которыми растревоженный командир полка собирался попотчевать нежданно ворвавшегося гостя, застряли где-то между сонным сознанием и глоткой, начавшей уже издавать негодующий рык.

– Куда… выступаем? – не успевшее набрать силу рычание само по себе переросло в прерывистый сухой кашель.

– Как куда?! Вот же! – В темноте зашелестела бумага. – Ай, да где у вас лампа? Зажгите свет.

Было слышно, как он шарит по соломе.

– Погодите, Аркадий. Не мечитесь. Попереворачиваете все…

Чиркнув спичкой, полковник запалил два свечных огарка на заплывшей воском немецкой каске. Только теперь увидел крайне озабоченное лицо артиллериста. Тот торопливо протянул бумагу, оказавшуюся копией приказа по корпусу. В нем говорилось, что всем войскам необходимо к двенадцати часам ночи на восьмое февраля занять исходное положение для прорыва в направлении от фольварка Млынок на деревню Курьянки и далее по шоссе на крепость Гродно. Авангард из трех полков должен головой пройти в указанное время мост у фольварка и следовать на Курьянки. Главные силы – части двух пехотных дивизий, командование одной из которых возлагалось непосредственно на Белолипецкого, и в хвосте вся артиллерия корпуса – должны двигаться сразу за авангардом. Позади, как и положено, арьергард. К утру восьмого февраля весь этот караван-сарай планировалось вывести к Млынку… Заканчивался приказ лаконичным указанием: