Ариадна Борисова - Змеев столб

По земле тянулись оставленные лесинами обводненные шрамы. На песке в такт зыбким шагам колыхались плечистые тени. Плечистые потому, что пани Ядвига приладила к свитерам мощные перьевые наплечники – чтобы лямки веревок с грузом не натирали до крови плечи.

Все дальше уходили от жилья искатели дровяных сокровищ. Шли на работу – мерзли, к обеденному гонгу взмокали, аж дымились на студеном не по-осеннему воздухе. А требования Тугарина росли – лица утром жалило морозное дыхание зимы.

Выполнив дневную конторскую норму, те немногие, кто был обут в сапоги или валенки, возвращались в тундру за грудами хвороста для юрт. У большинства женщин ноги поверх летней обуви были укутаны брезентом. Материал впитывал грязь, скользил на пригорках и рвался, лодыжки скручивало холодом, и работницы торопились к кострам – варить-поливать юрты вонючей мохово-тинной лавой.

– Аванс дадут! – радостно возвестила Нийоле.

На следующий день народ в ожидании денег возбужденно столпился в конторе у окошка кассы под плакатом: «Работать так, чтобы товарищ Сталин спасибо сказал!»

Мария с Гедре получили по десять рублей, Нийоле – семь. Кассирша подала ведомость со списком фамилий:

– По три рубля в фонд победы, и роспись поставьте.

Кроме этих трех рублей, десять процентов от заработной платы поверх подоходного налога удерживал у спецпоселенцев финансовый отдел НКВД.

Отоварили у Зины Тугариной мучные карточки, обещанные пять килограммов на рабочего. Тугарин, в тонко вымятой щегольской дохе из оленьих лапок и желтых американских ботинках с толстой подошвой, покуривал, снисходительно наблюдая за раздачей. Сам он тоже был объектом пристального внимания: старый художник-плакатист из Кедайняй, заядлый курильщик, ждал, куда упадет окурок.

– Накопите к лету денег – богатеями станете, – пошутил Змей. – Может, лавку откроем.

Мелким бесом увивался вокруг начальника милиционер Вася. Ждал, когда кончится авансовая канитель, и Тугарин продаст ему вожделенного зелья. На «политическом» мысе, где уголовников не было, страж правопорядка чувствовал себя ненужным, маялся от безделья и запивал скуку водкой. Заведующий иногда составлял Васе компанию, но свою порцию горькой тот всегда покупал, причем по спекулятивной цене, – Змей никому не делал скидок. Сведущие люди говорили, что половина склада забита ящиками с водкой.

Милиционер любил покрикивать на женщин. Его презирали как поселенцы, так и «свои». Никто Васю нисколько не боялся, хотя из кобуры у него торчало колечко нагана. Люди чувствовали в нем никчемного человека из тех, кто, будучи заурядным и мелким, трудно мирится со своим положением, но ничего не предпринимает, чтобы его исправить, – напротив, все портит, пускается от обиды на жизнь в разгул и пьянство, мучительно завидуя везучим, пресмыкаясь и лебезя перед ними.

– Пес шелудивый, – косилась на милиционера пани Ядвига. – Пьянь, да, видно, со «закомствами», раз стал фараоном.

После кто-то проведал, что отец Васи – человек большой должности в Якутске. Не сумев побороть пристрастия сына к алкоголю, папаша выслал его подальше от себя, однако же не на фронт, столковался с милицией. С какой стати у еврея русские имя и фамилия, история умалчивала.

Однажды, укрепив шалашиком найденные дрова, Мария присела к ним чуть отдохнуть, закрыла на миг глаза и нечаянно уснула. Милиционер по трезвянке шлялся по тундре, постреливая птиц, издалека приметил спящую женщину и не поленился подойти.

– Эй, – растолкал он ее. – Вы почему не работаете?

Мария кое-как поднялась. Во рту ощущалась странная сладковатая горечь, к горлу подкатывала тошнота.

– Я вас спрашиваю: вы почему не работаете? Полчаса спали, я видел!

Она промолчала.

– Как ваша фамилия?

– Готлиб.

– Та-ак, – протянул он. – Ну, что ж, проследуемте со мной в контору, товарищ Готлиб.

– Зачем?

– Напишем акт о вашем уклонении от работы.

Она еле вырвала из грязи утопшие почти по лодыжку валенки.

– Шагайте, шагайте! – злился Вася, поджидая волынщицу, бредущую с пудовыми гирями на ногах. – Вы что, нарочно грязь с валенок не убираете? Топните хорошенько хотя бы!

– Куда вы ее? – ошеломленно спросила встретившаяся Гедре.

– Вы работаете?

– Да…

– А товарищ Готлиб в это время дрыхнуть изволит, понимаете ли!

Марию качнуло. Не удержавшись в валенках, липнущих к земле, она свалилась плашмя.

Сконфуженный Вася пробормотал:

– Раз слабая, надо было на легкий труд проситься.

– А у вас есть такой? – дерзко кинула Гедре, помогая напарнице встать.

Обошлось без акта. Пани Ядвига, которая уже работала в цехе засолки, уговорила Тугарина поменять работу Марии. День был удачный, Змей успел слегка поддать по случаю окончания строительства поселка и согласился:

– Ладно, пусть идет на сортировку.

…Не во все юрты поселилось по десять человек, где-то вышло двенадцать, где – восемь. Пани Ядвига, Мария, Нийоле с маленьким сыном и Гедре с дочкой Витауте обосновались в последней, защищенной от северного ветра небольшим холмом. Юрта значилась двадцать второй, счет шел от цеха. Поселок получился ровный, красивый, и кто-то назвал улицу Лайсвес-аллее – аллея Свободы…

Вышли за дверь после первой ночи в «своем» доме и ахнули – кругом лежал снег! Да не тонким слоем навалило, по колено. Земля разделилась на белую тундру и черное море.

Через день потеплело, и снег опять превратился в студеную жидкую грязь. Но снежной пылью в воздухе цеха летала соль. Соленый белый порошок лежал на всех поверхностях, женщины вручную мололи разбитые комки крупнозернистой соли на скрипучей мельнице. От соли жгло в носу и першило в горле, соль оседала в легких, въедалась в кожу. Лица приходилось смазывать рыбьим жиром, благо он без конца вытапливался из рыбьих потрохов в котле на печурке. Работали во влажной одежде и постоянно смачивали ее, иначе, подсохнув, она превращалась в крепко просоленный панцирь и с сухим треском рвалась от каждого движения.

Для себя и Марии пани Ядвига пошила халаты из холстины, ноги женщины обматывали мешками. Переодевшись, вешали сумки с одеждой и обувью на гвозди у дощатой стены каморки сторожа. Гедре была довольна: теперь дома на веревке над камельком свободно сушились только ее вещи и штанишки Алоиса.

Баркасы привозили тонны рыбы почти ежедневно, поэтому работали посменно, чтобы добыча не успела испортиться. Здесь каждый выполнял назначенную ему норму, за исполнением которой следил технолог. Одни сортировали рыбу, другие потрошили, третьи солили в брезентовой емкости, заключенной в раму размером с бильярдный стол, или вынимали из второй такой же полости готовую продукцию и ровными рядами складывали вверх спинками в деревянные бочки. Наполнив доверху, глухо забивали крышки. Две девочки плоско заточенными лучинками выводили суриком на боках бочек: «Рыба – фронту» и ставили на крышках дату изготовления.