Ариадна Борисова - Змеев столб

Контору и цех засолки покрыли добротными крышами, как положено, на стропилах. Строители уехали со следующим рейсом. Оба здания получились не по-островному большими. В конторе, с коридором, помещением для кассы и Сталинским уголком, похожим на небольшой зал в сельском клубе, соорудили одну кирпичную печь, еще три отгрохали в пристроенном к коридору жилье для начальства. Комнату с кухней занял Тугарин с супругой Зиной, по комнате досталось кассирше, милиционеру с технологом-заготовителем и двум начальникам рыболовецких артелей. Цех, оснащенный длинным разделочным столом и алюминиевыми лоханями-ваннами, совместили с дощатым складом, куда сложили продукты. Основное помещение отапливалось буржуйкой, возле которой отгородили каморку сторожу.

Поставили всего половину землянок, когда заведующий участком объявил:

– Завтра на рыбалку, а то путина кончится, пока я тут с вами вожкаюсь.

– Наши юрты еще не готовы…

– Но-но, разговорчики, привыкли к безделью! – прикрикнул по-хозяйски Тугарин. – Кто останется, доделает.

Отвечающие за промысел начальники обошли ряды поселенцев, тыча в грудь работоспособных, по их мнению, женщин, стариков и подростков, – словно выбирали товар на невольничьем рынке. Но переселенцы уже привыкли к подобным процедурам. Немногочисленные мужчины, разумеется, тоже вошли в команду. Рыбаков уведомили: будут кочевать по мелким островам в море и реках, следуя за ходом рыбных косяков, и «домой» вернутся не раньше окончания сезона ловли – через две недели, а если урожайная страда продлится, то через месяц.

Марию не взяли. Хаим предполагал, что труд предстоит немыслимый, и вздохнул с облегчением, но не видеть ее, не знать о ней ничего столько времени – это было тоже за пределом вообразимого. Он с надеждой глянул на пани Ядвигу, безмолвно умоляя выносливую старуху позаботиться о его слабой жене.

– Все будет хорошо, борец, – вслух ответила та.

Хаим успокоился – относительно, конечно, но все же успокоился, пропустив мимо ушей странное слово.

«Борец», – думала о нем пани Ядвига. Кто, как не борцы, мужественно выносят все беды не ради себя, а во имя некоего смысла, и неважно, в чем он заключается – в научной идее, стремлении к свободе, вере в бога или любви.

Старуха много лет прожила на веселой Неманской улице и знала столько изломанных, несчастных судеб, что ее уже ничто не удивляло. Пани Ядвигу, девчонкой проданную отцом в публичный дом за долги, вообще трудно было чем-нибудь поразить. В Хаиме она впервые увидела человека, счастливого вопреки ударам судьбы. Удавка чуждых обрядов и церемоний стягивала ему дыхание, стремясь стать его жизнью, дитя осталось в гуще войны, а он все равно был счастлив – невероятно и невыносимо. Любовь этого мужчины балансировала где-то на грани фанатизма, и все-таки она была просто любовь, редкая среди людей, как редко встречаемый в лесу родник, но и обыкновенная, как родник, из которого вымыло наносный мусор, оставив не зависящую от внешних потоков цельность и чистоту… Кто сказал, что такая любовь странна? Может, странна не она, а ее окружение, утерявшее способность любить, как должно человеку?..

Не дано враждебной среде понять маленького человеческого чуда. Ад понимает под счастьем суррогат коллективного идеологического довольства, заменяющий все личное. А счастье – индивидуально. Толпа людей может веселиться, возмущаться, идти на поводу порывов, как стадо животных, но на любовь она не способна. Невозможно приказать группе, коллективу, толпе – любому конгломерату – любить. Да и кого можно заставить любить насильственно? Из понуждений толпы растет тотальная неволя, когда каждый, независимо от наружных проявлений, ощущает себя одиноким соляным столбом, на который никто не оглядывается.

Стоя в стороне, пани Ядвига любовалась сильным, красивым чувством Хаима – огненным цветком, распускающим горячие лепестки в холоде, на ветрах, во льду. Отсвет этой любви, казалось, падал и на нее, и она грела у чужого костра свои озябшие ладони.

…Всю ночь в юртах шили торбаза из брезентовых мешков и густо обмазывали их топленой смолой. Утром промысловики в этой оригинальной обуви, свитерах и шалях уплыли на баркасах, как сказал Тугарин, «…честным трудом искупать свою вину перед Родиной и советским народом». Рыбаки очень надеялись выполнить план государственного лова.

Дети обнаружили в тундре на мху яркие россыпи крупной оранжево-желтой морошки, но перезрелые ягоды оказались водянистыми и безвкусными. Гуси улетели, а чайки, взбудораженные мельтешением людей, совсем обнаглели. Крича и хлопая крыльями, они норовили спикировать на голову, едва появившись на берегу.

Пани Ядвига нашла крепкую, гладкую палку, приспособила ее под трость и однажды сбила на лету особенно наглую чайку. В пустом мучном клейстере снова появилось мясо.

– Чайка? – скривилась Гедре.

– На востоке даже собак едят, и ничего, – сказала старуха.

– Собак?! Фу! – передернулась Нийоле, с наслаждением обгладывая кости птицы.

По вкусу этому мясу, конечно, было далеко до гусиного, оно отдавало прогорклым рыбьим душком, но даже полуторагодовалый Алоис весь день мусолил и съел птичью ножку.

По примеру пани Ядвиги дети, вооружившись палками, с утра шли на охоту. Женщины диву давались запасливости хитроумной старухи – она ничего не выбрасывала и складывала пух и перья добытых чаек в мешок Алоису на подушку. Но, прежде чем думать об устройстве быта, нужно было достроить юрты.

Земля очень скоро совсем смерзлась, покрылась хрустким и сверкающим, словно слюдяные чешуйки, льдистым крошевом. Тогда начали рубить кочки и волосатые кучи ила на берегу. У костров завоняло тухлятиной – в цинковых ведрах, выделенных для помоев, женщины разогревали мерзлую мешанину ила, земли и мха. Этим густым «ведьминым варевом» поливали плоские крыши и стены жилищ. Угольно-черное месиво быстро схватывалось, светлело на ветру и, застыв наплывной броней, держалось крепче кирпичей из дерна.

Под расчет будущего заработка рыболовов Тугарин отпустил со склада жестяные листы. Свернув железо трубами, женщины закрепили их в отверстиях поставленных боком печек и вывели через пробитые в крышах дыры. Закрученная жесть так плотно прилегла к краям дыр, что и конопатить не надо.

Хозяин мыса, пожаловавший глянуть на строительные потуги «баб», одобрительно крякнул:

– Добро! С новой навигацией баньку и пекарню построим. А пока шустрите в контору за мукой.

Он лично выдал по десять килограммов американской муки на каждого и предупредил:

– В последний раз неработающим даю.

– Так мы б работали…