Джейн Харрис - Гиллеспи и я

По-хорошему, после ухода Джесси Энни следовало бы обратиться в бюро по найму и найти новую девушку, но она медлила — видимо, устала от недобросовестных горничных. После Кристины и Джесси ей не хотелось разочаровываться. В какой-то мере я ее понимаю: сама не выношу, когда роются в моих вещах или шпионят под дверью. Со слугами это неизбежно — они всегда суют нос в ваши дела. Например, вытирание пыли — всего лишь уловка, удобная возможность подслушать. Помимо этого, Энни тяготила необходимость скрывать порочные наклонности Сибил; крайне неприятно, когда в небольшой квартире постоянно шастает кто-то чужой, подглядывая и вынюхивая. И все же, наняв горничную, Энни смогла бы уделять больше времени детям, и все могло сложиться иначе. Правда, с годами я усвоила, что сожалеть о прошлом бессмысленно: сделанного не воротишь.

Энни не признавалась даже самой себе, насколько сильно ее огорчила кража броши. Раньше она с нетерпением ждала открытия, но, узнав о воровстве горничной, как будто потеряла к выставке всякий интерес.

— Идите вы, Гарриет, — настаивала она. — Я не выдержу. Там столько людей — вы умеете с ними разговаривать гораздо лучше меня. И вообще, посмотрите — я седею. Разве можно идти в таком виде?

Энни была права: несмотря на сравнительно молодой возраст, ее золотистые локоны уже тронула седина. А может, у нежелания идти на открытие была другая причина? Они с Недом не очень-то ладили, и не исключено, что между ними снова произошла размолвка. Впрочем, Энни ни о чем таком не упоминала.

Словом, на открытие собственной выставки Нед отправился без жены. Разумеется, Элспет присутствовала: ни за что на свете она не упустила бы возможности погреться в лучах восходящей славы любимого сына. Как водится, она явилась поздно, затем, быстро осмотревшись, заявила, что «уже сто раз видела» картины Неда, и позвала меня в соседний зал, где демонстрировались работы других художников. Дольше всего Элспет задерживалась у сентиментальных полотен с избитым нравоучительным сюжетом: грустный мальчуган с перебинтованной щекой и подпись «Зубная боль»; дряхлый улыбающийся нищий — «Мудрость дороже золота»; понурые крестьяне у деревенского домика — «Известие о выселении».

— Ах, надо было Неду выбрать похожий сюжет, с моралью — покупатели это любят, — с легкой завистью вздыхала Элспет.

— Эти картины пользуются спросом, — ответила я. — Но они старомодны. В работах вашего сына есть новизна и — что мне нравится — нет нравоучений.

Элспет застыла, глядя на «Зубную боль» и восхищенно качая головой.

— Великолепно! Жаль, что Нед не пишет таких картин.

Сам художник был все время занят — мы толком не поговорили в тот вечер, но мне было приятно даже мельком видеть его в толпе. К Неду, как к центральной фигуре выставки, все время подходили; их с Гамильтоном окружали восторженные посетители. Раз или два мы с ним обменивались взглядами, и Нед улыбался или качал головой, словно не веря, что все это происходит с ним, а однажды, дурачась за спиной Гамильтона, закатил глаза в притворном потрясении, и мы оба рассмеялись.

К полуночи, когда из галереи разошлись последние посетители, мы решили вместе прогуляться по Сакихолл-стрит — в ее западной части почти всегда было пустынно. Днем шел дождь, но к ночи облака рассеялись, и в ясном небе ярко светила луна. Мы все, кроме Элспет, немного захмелели от выпитого хереса. Нед был в приподнятом настроении. Проходя мимо японской сувенирной лавки, я заглянула в витрину. Там, среди кимоно и фонарей, стояла изящная клетка, которая позже стала домом моим милым зеленушкам. Замерев, я любовалась этим произведением искусства: самшитовый каркас, мягко сияющий в лунном свете, изящная форма, тонкие бамбуковые прутья.

— Смотрите, Нед! — воскликнула я. — Правда же, красивая клетка?

Элспет, миссис Александер и остальные ушли далеко вперед. Отстав от них, Нед приблизился ко мне. Увидев клетку, он улыбнулся.

— Красивая.

Некоторое время мы завороженно стояли у витрины. Я представляла, как чудесно клетка будет смотреться в уютной домашней обстановке, с птичкой на жердочке — а может, и с двумя.

Нед вздохнул. Обернувшись, я увидела, что он уже не улыбается; теперь он выглядел задумчивым, даже печальным.

— Что с вами? — спросила я.

— Ничего — просто замечтался о дальних краях.

— Простите, я не хотела…

— Нет-нет, ничего страшного.

Я снова обернулась к витрине, размышляя над его словами.

Неужели он был несчастен здесь и тосковал по дальним странам? Жаждал приключений и экзотики, знойных дней и томительных ночей? Пожалуй, с его полной забот жизнью и унылой шотландской погодой это было неудивительно. Нед продолжал молчать, и я пробормотала:

— Ах, вот если бы собраться — и уехать прочь!

— Как Кеннет. Это о нем я задумался — гадал, где он, далеко ли.

— О… я уверена, что с ним все прекрасно, где бы он ни был. Наверное, к лучшему, что он покинул Глазго.

Я имела в виду тайну Кеннета, но Нед в неведении иначе истолковал мои слова.

— Вы правы, — сказал он. — В этом городе ничего хорошего для моего брата, да и для малышки Сибил тоже.

— Да, бедняжка.

Он все так же смотрел на витрину, но, когда снова повернулся, в ярком свете луны я отчетливо увидела его глаза: мрачные и неуверенные, исполненные боли. Я снова стала гадать, что его тревожит. Мое сердце странно забилось, руки похолодели.

Нед собирался что-то сказать, как вдруг раздался крик Элспет — вместе с остальными она ждала нас на углу Чаринг-Кросс.

— Сынок! Герриет ! Вы идете?

Мы поспешили на зов. По пути я вопросительно взглянула на Неда, но он снова покачал головой.

— Не обращайте на меня внимания, я просто выпил лишнего.

Натужно улыбнувшись, он неожиданно бодро зашагал вперед, по дороге подтрунивая над Элспет.

— Мама, кричите громче, а то в Карнтайне не слышно. Между прочим, мы с Гарриет выбирали тебе кимоно. Ты в нем будешь ходить в церковь.

— Да ну тебя! — воскликнула Элспет, довольная, что оказалась в центре внимания в присутствии соседей.

Разумеется, мы надеялись на благосклонные отзывы. После открытия о выставке упомянули в некоторых газетах и журналах, но, к сожалению, мнения критиков разделились. Автор самой восторженной статьи — в «Глазго ивнинг ситизен» — утверждал, что по сравнению с ранними, менее уверенными работами автор наконец приобрел собственный стиль, а временами в его полотнах видны «проблески гения». «Артс джорнал», напротив, обвинял Неда в «дешевом умничаньи, легкомыслии и небрежности». «Геральд» порицал мрачные безрадостные тона портретов, которые, по мнению автора статьи, едва ли будут привлекать покупателей. А критик из «Тисла» признался, что от выразительности последних пейзажей у него «мороз по коже»; это могло быть как похвалой, так и упреком — в зависимости от ожиданий автора заметки.