Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»

– Да как же так? – развел руками князь.

– Э-эх, Петр Семенович, – покачал головой боярин, – терюшевский воевода, воров убоявшись, в Арзамасе сел, а ты-то воевода знатный – и туда же!..

– Малолюдно войско мое… – начал оправдываться князь.

– Молчи! – прервал его Юрий Алексеевич. – Моли Бога, чтобы воевода Борятинский вора Стеньку Разю побил, не то не сносить тебе головы! – и, отвернувшись от Урусова, боярин вышел из собора.

Когда Долгорукий садился в седло, к нему подошел арзамасский воевода Леонтий Шайсупов. Смиренным, просящим голосом он предложил:

– Князь-батюшко Юрий Олексеевич, отец родной, отведай хлеб-соль в доме моем, не погнушайся.

Боярин поглядел на добродушное, красное лицо воеводы и, улыбнувшись в усы, сказал:

– На тебя, воевода, Леонтий Никитич, зла не держу. Ты воеводство справно вершишь и города ворам не сдал, но не трапезничать я сюда приехал. Веди в Приказную избу да воевод покличь, послушать их хочу да слово сказать им надобно.

Леонтий Шайсупов, отдав приказание старосте Семену, чтобы тот известил воевод, засеменил перед лошадью боярина Долгорукого, показывая дорогу.

Сев за стол в малой горнице Приказной избы, Долгорукий с Щербатовым принялись подсчитывать силы, имеющиеся в Арзамасе.

– Шесть приказов московских стрельцов, – диктовал боярин Долгорукий склонившемуся над листом бумаги дьяку Ивану Михайлову. – Два конных полка рейтар и два полка пешего строю. Князь Петр Семенович Урусов с собой без малого три тыщи ратников привел. Арзамасских стрельцов и пушкарей четыре сотни, дворян, мурз и татар разных городов, мужиков даточных до семи сотен. Да ежели на то надоба будет, у воеводы Богдана Матвеевича Хитрово две с половиной тысячи ратников, а там и полковой воевода Иван Бутурлин со своим пешком приспеет. Сил, думаю я, довольно. Пушек токмо маловато, да людишек к пушкам недостает. Что скажешь на это, князь? – обратился боярин к воеводе Щербатову.

– Я готов, князь Юрий, хоч сейчас на воров идти. Люди мои отдохнули, можно и начинать… – отозвался Щербатов.

– Нет, друже! Ты мне здесь надобен. Пойдем, князь, в большую горницу, собрались, поди, воеводы-то. Их послушаем, а там и решим: идти или погодить малость.

Когда боярин вошел в горницу, воеводы встали с лавок, чинно поклонились.

Долгорукий сел в угол под образами к столу, показав рядом место князю Щербатову. Воеводы остались стоять, не смея без дозволения старшого боярина сесть. Князя Урусова среди них не было.

– Почто я, Леонтий Никитич, не вижу среди воевод князя Урусова? Может, не известили? – спросил боярин арзамасского воеводу Леонтия Шайсупова.

– Занеможил князь, – был ответ.

– Так-а-ак! – не сулящим ничего хорошего голосом сквозь зубы процедил боярин Долгорукий. – Что города свои ворам на разграбление оставили, за то перед государем ответ держать будете. Мне же от вас надобно вот что: где воры и сколько их. Вот ты, – ткнул перстом боярин в сторону терюшевского воеводы, – что скажешь?

Воевода поначалу замялся, но, вспомнив слышанные на вчерашней пирушке от вадского воеводы вести, радостно ответил:

– Зело много воров, боярин. В тридцати верстах от Нижнего Новгорода на засечной полосе воры. Оксенка Федоров у них за атамана. А еще, боярин, в Ваде Ивашка Чертоус с взбунтовавшимися крестьянами и мордвой на дорогах детей боярских да дворян, в Арзамас идущих, имают и животов лишают.

– Та-а-ак! – Долгорукий поскреб бороду. – А ты что скажешь? – кивнул он атамарскому воеводе.

Тот вышел вперед, с поклоном ответил:

– Поднялись мужики, и мордва, и черемиса, и таторвя, а сколь воров, того не ведаю, и где они ноня промышляют, то мне не известно.

Боярин еще больше посмурнел, крючковатые, тонкие пальцы его нервно забарабанили по столу.

– Кто еще что скажет? – спросил он.

– Дозволь мне слово сказать? – подал голос воевода арзамасский.

– Ну!

– От ведчиков, от приезжих людей разного чину стало мне известно, что шатость великая от воровских казаков учинилась повсюду: и в Лыскове, и в Мурашкине, и в Саранске, и в Темникове, и в других местах. А пуще того, боярин Юрий Олексеевич, недалече отсюда, под селом Путятино, собралось воров великое множество и идти хотят на Арзамас. А когда пойдут, то мне не ведомо. В атаманах у них Андреян Васильев и касымовский мурза Буршиг Бубенов.

Долгорукий встал из-за стола и прошелся по горнице. Оглядел в напряжении застывших воевод, сказал:

– Довольно вам в крепости сиднем сидеть, пьянствовать да любодейничать. Ноня быть вам до ночи к походу готовыми. Ты, воевода, – кивнул он Леонтию Шайсупову, – стрельцов своих готовь, тож пойдут, а ты, князь Константин, отбери по сотне от каждого приказа и поставь над ними полуголову Семена Остафьева.

– Разреши, воевода, взять с собой еще два конных рейтарских полка, – поднялся из-за стола князь Щербатов.

– Войска и так достанет! А ты, князь, я гляжу, тоже в поход собрался?

– А как же иначе?

– Нет, князь! Ты мне здесь надобен. Федор Леонтьев войско поведет, – и, махнув рукой, Юрий Долгорукий отпустил воевод готовиться самим и готовить своих ратников к походу.

2

Мотя не находил себе места. Он видел, как пришли царские полки, как с крестами и образами соборными встречали боярина Юрия Долгорукого, посланного царем в Арзамас для суда и расправы над повстанцами, как с первого дня их прихода за городом на Ивановских буграх стали ставить виселицы, готовить колоды, свозить колья. Ни ласки жены, ни милый сердцу лепет ползающего по полу сына, ни увещевания матери не внесли в его мечущуюся душу облегчения. Все существо его рвалось в Темников, туда, где были его товарищи, где уже, может быть, лилась кровь.

Когда кругом все рушилось, когда ненависть мужицкая к своим угнетателям выхлестнулась наружу и запылала пожарами, Мотя не мог уже мириться с тихим семейным житьем, с сидением в лавке, с разговорами о товарах, доходах, ценах, мириться с сытой размеренной жизнью. Он и раньше не раз заводил разговоры о своем желании уйти к гулящим, но уступал уговорам жены и, побушевав, стихал. Теперь же Иринка, видя, что никакая сила не удержит Матвея подле нее, исподволь готовила Дарью Дмитриевну к тому, что и Мотя, и она сама уйдут в ватагу. Одно только удерживало ее от этого шага – сын! Сердце обливалось кровью, когда, глядя на его розовощекую мордашку, она думала, что придется с ним расстаться, даже хотя бы на время. Но Иринка не могла оставить одного и Матвея, понимая, что со своим горячим и безрассудным нравом он без нее вряд ли останется в живых. В то, что можно погибнуть самой, Иринка не верила и даже не могла себе этого представить. Жизнь бурлила в ней. Молодость не думает о смерти, а Иринка верила в свою счастливую судьбу. Вот и сейчас, латая проносившуюся на локте Мотину рубаху, она исподволь поглядывала на него, видя, как он тяжело вздыхает, поглаживая русую головку сидящего у него на коленях сына и никак не решаясь сказать ей о своем уходе к гулящим.