Виктор Карпенко - Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»

– Хорошо-то как! – радостно рассмеялась Алёна. Она придирчиво оглядела себя в маленькое серебряное зеркальце и всплеснула руками: – Ах, какая я, а голову-то прибрать забыла!

Алёна сдернула с головы черный платок, убрала волосы в сетчатый волосник, украшенный жемчугом, надела тяжелую, сияющую диамантами кику, подцепила каптургу.

– Теперь все, – вздохнула она облегченно и опять взглянула в зеркало. – Что те боярышня! Жаль, Поляк далече, а то бы взглянул на свою Алёну. Э-эх! – сокрушалась она, вспомнив молодца, – услала любого на погибель, а сама няряжаюсь да радуюсь.

Алёна сдернула с головы кику, бросила ее в распахнутый зев сундука и устало повалилась на пуховики. На то, чтобы раздеться, снять сапоги, уже не хватало сил. Сон, тяжелый, обволакивающий, навалился на Алёну и погасил остатки досады и вины, возникшие при воспоминании о Поляке.

3

Утро выдалось пасмурным, по-осеннему холодным. Родька Сергеев – темниковский площадной подьячий медленно шагал от костра к костру, у которых грелись на Соборной площади повстанцы.

Был он маленький, в своей, некогда черной, а ныне вылинялой, местами светящейся дырами рясе и валяном колпаке, огромных полуразвалившихся бахилах, подпоясанный засаленной веревкой, на которой с одной стороны болталась воиница, а с другой – сабля. Он походил на серую амбарную мышь, готовую в мгновение ока юркнуть в ближайшую щель. На подвижном, заляпанном чернилами лице его, в глубоких глазницах бегали маленькие всевидящие глазки. Реденькая козлиная бороденка и резко выделяющийся на худой вертлявой шее кадык подергивались. Несмотря на хищнически выступающий орлиный нос, выглядел подьячий жалко и смешно. Особенно нелепо смотрелась на его тощей фигуре длинная стрелецкая сабля.

– Гли, мужики, что деется-то, – отойдя от костра и перегородив дорогу подьячему, воскликнул один из повстанцев. – Чернильная душа никак в поход собралась.

Мужики, поняв, что сейчас будет потеха, обступили Родьку Сергеева.

– Сабелька не тяжела ли? – продолжал мужик, поглаживая висевшую у подьячего на поясе саблю.

– Не хапай, посмешник неразумный, не тобой дадена, – оттолкнул руку подьячий. – Не тебе одному правое дело Божье отстаивать!

– Так «не убий», Бог глаголет, а ты сабельку вот нацепил.

– Э-эх! – покачал головой подьячий. – И как у тебя во рту не почернеет от слов этаких. Над самим Господом насмешки строишь, гореть тебе в пламени геены огненной!

– Ни ча, не боись! – ухмыльнулся повстанец. – Мне поп Савва загодя все грехи отпустил, так что я теперь безгрешен. Могу тебе голову отрубить и греха не забоюсь. Потому никчемный ты человек и ненужный никому.

Мужики, видя, что потеха не получилась, отошли к костру, над которым на треноге в большом котле хлюпала, упревая, каша.

Повстанец, на свою беду зацепивший подьячего, тоже хотел было отойти, но Родька ухватил его за рукав кафтана.

– Погодь, молодец! Ты вот меня хаешь почем зря, а того не ведаешь, что я, может, больше пользы делу принесу головой своей, нежели ты своими ручищами, ибо человек, познавший слово писаное, уже не просто человек, а человечище! – подняв нравоучительно перст, нараспев протянул подьячий. – Ты же червь, созданный по подобию человеческому, так как старость мою не чтишь и надсмехаешься над слабосилием моим.

– Да отвяжись ты от меня, – хотел было оттолкнуть подьячего повстанец, но Родька Сергеев, точно клещ, вцепился в рукав кафтана.

– Ты еще молод, – поучал он. – Зелено вино в голове твоей кудлатой бродит, оттого и грех совершить, человека жизни лишить, что водицы испить. А грехи, они копятся и с годами к земле буйну голову клонят.

– Да не грехи, черная душа твоя, к земле мужика клонят, – вспылил повстанец и, резко дернувшись, освободил рукав кафтана, – работа тяжелая, непосильная на боярина да жизнь впроголодь к земле гнет!

Повстанец, повернувшись спиной к подьячему, хотел было пойти к товарищам, рассаживающимся вокруг котла, но не тут-то было! Родька вцепился в полу кафтана двумя руками.

Повстанец, раздосадованный и немного озадаченный таким поведением подьячего, гневно воскликнул:

– Ну, чего тебе? Пусти, зашибить могу ненароком!

– Отпущу, – нимало не испугавшись, затряс бородой подьячий, – исполни токмо просьбу малую.

– Ну?

– Сведи меня к старице Алёне.

– Ишь чего захотел, – ухмыльнулся повстанец. – Может, тебе самого царя-батюшку показать?

– Государь, царствие ему многие лета, мне не надобен, а вот старицу Алёну покажи, – уже миролюбиво попросил подьячий. – Разговор у меня к ней.

– Будь по-твоему, сведу! – согласился повстанец. – Да отпусти же ты меня наконец-то, не убегу! У, репей старый! Вот прилип, трясця тебя бери! И где ты отыскался на мою голову?

– Сам виноват, неразумный. Зачем меня чапал?

– Ладно, отец, – примирительно хлопнул по плечу подьячего повстанец. – Не серчай на меня. Пойдем в терем воеводский, там Алёна наша, – и повстанец зашагал через Соборную площадь к княжеским хоромам, а позади него, путаясь ногами в стрелецкой сабле, семенил темниковский площадной подьячий Родька Сергеев.

Алёна проснулась от того, что кто-то топтался под дверью и настойчиво покашливал.

– Это ты, дед? – спросила Алёна, думая, что дед Пантелей топчется под дверью, не решаясь войти.

– Я это, – отозвался Игнат Рогов. – Человек тут пришел к тебе. Дело, говорит, у него тайное и спешное. Из самой Москвы вести.

Сердце тревожно екнуло: «От Поляка, должно, вести! Почему он сам не приехал? Почему человека прислал?» – вихрем нахлынули мысли.

Алёна вскочила с постели, оправила сарафан, волосы. Хотела было переодеться, но, махнув рукой, выскочила за дверь.

В горнице собрались почти все атаманы, есаулы, сотники. Когда Алёна застучала каблучками по ступенькам, все обернулись на звук и, увидев ее в шелковом сарафане, душегрее, сафьяновых сапожках, отдохнувшую, раскрасневшуюся ото сна, с сияющими от волнения глазами и разметавшимися по плечам волосами, оторопело повскакивали со своих мест. Атаманы привыкли видеть Алёну в черном монашеском платье, черном платке, при оружии, а тут спускалась к ним по лестнице женщина молодая, ладная, пышущая здоровьем.

– Ото баба! – невольно вырвалось у кого-то из атаманов. – Жар-птица, а не баба!

Алёна, не замечая восторженных взглядов своих товарищей, бросилась к Игнату Рогову.

– Ну, где посыльщик? – воскликнула она.

– Здесь!

Атаманы расступились, и перед Алёной предстал низенький, плохонький мужичонка в потертой рясе.

– Ты кто? – недоумевая, спросила Алёна.

Родька Сергеев, презрительно оглядев Алёну с ног до головы, недоверчиво спросил:

– А ты кто сама-то будешь?

– Алёна.

– Что-то не больно ты на старицу похожа…