Гэри Дженнингс - Ацтек

Убрав вещи Тцитци, я сложил свои собственные, с которыми приехал из Тескоко, в переносную плетеную корзину, засунув туда и фигурку Хочикецаль, а затем взвалил корзину на плечи и вышел из родительского дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Когда я спускался к берегу озера, за мной некоторое время летела бабочка, кружившая вокруг моей головы.

Мне повезло, и я нашел рыбака, который не считал святотатством работать во время праздника Очпанитцили. Он уже сидел в лодке, поджидая, когда с наступлением темноты поднимется озерный сиг. За плату, значительно превышавшую то, что он надеялся заработать за целую ночь успешного лова, рыбак, разумеется, согласился отвезти меня до Тескоко. На мой вопрос, не слышал ли он, чтобы у кого-нибудь на озере недавно пропала лодка, рыбак ответил отрицательно.

Я бросил взгляд назад, на освещенный лучами закатного солнца и казавшийся таким мирным и безмятежным остров. Шалтокан по-прежнему выступал над водой, оставаясь точно таким же, как и раньше. Правда, теперь он навеки лишился звона маленького колокольчика, но наверняка даже и не заметит столь малой потери. Ведь и владыка Красная Цапля, и господин Весельчак, и мои друзья Чимальи и Талтли, и даже собственные родители, не говоря уж о прочих жителях Шалтокана, — все они уже согласились забыть о Тцитцитлини.

Все, кроме меня.

— В чем дело, Кивун? — воскликнула госпожа Толлана, первая, кого я встретил во дворце. — Неужели ты вернулся, не дождавшись окончания праздника?

— Да, моя госпожа. Все дело в том, что я больше не считаю Шалтокан своим домом. А здесь мне есть чем заняться.

— Ты хочешь сказать, что скучал по Тескоко? — спросила она с улыбкой. — Выходит, мы научили тебя любить наш край? Мне приятно думать так, Кивун.

— Пожалуйста, госпожа, — хрипло промолвил я, — больше не надо называть меня этим именем. Меня от него тошнит.

— Вот как? — Она присмотрелась к моему лицу, и ее улыбка погасла. — Ну что ж, выбирай тогда сам то имя, которое тебе по душе.

Вспомнив кое о чем, что мне приходилось в последнее время делать, я ответил так:

— Тлилектик-Микстли — именно такое имя выбрали для меня в книге пророчеств и предсказаний. Видно, так тому и быть. Называй меня тем, кто я есть. Темной Тучей.

Его Священному Императорскому Католическому Величеству императору дону Карлосу, нашему королю и повелителю

Его Высочайшему и Всемогущему Величеству из города Мехико, столицы Новой Испании, сегодня, в день праздника Чудотворной Иконы Всех Скорбящих, в год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот двадцать девятый, шлем мы наш нижайший поклон.

Верный вассал своего государя искренне сожалеет о том, что не может присовокупить к последним листам сей рукописи также и «рисунки, изображающие туземцев и особенно туземных женщин, выполненные рассказчиком и относящиеся к данной хронике», указания относительно коих содержались в последнем послании Его Величества, ибо престарелый индеец, будучи о том спрошенным, лишь рассмеялся. Туземцу показалась смешной сама мысль, что такие тривиальные и неприличные наброски стоили того, чтобы хранить их все эти годы. Удивило его также и предположение о том, что, если даже наброски эти все же представляли собой некую ценность, они могли уцелеть в столь бурное и наполненное разнообразными событиями время.

Мы воздерживаемся от того, чтобы сокрушаться по поводу утраты вышеупомянутых непристойных изображений, ибо пребываем в уверенности, что, даже имейся эти картинки в наличии, они едва ли смогли бы поведать Вашему Величеству что-либо полезное. Нам известно, что столь тонкий ценитель искусства, коим является наш император и суверен, привычен к высоким произведениям искусства, достославным творениям мастеров, чьи изображения всегда безошибочно узнаваемы. Что же до пачкотни индейцев, то изображенные ими лица, как правило, не только лишены портретного сходства, но в них вообще трудно признать человеческих существ. Редчайшее исключение составляют лишь немногие более или менее правдоподобные рельефы и фрески.

Ранее Вашему Наивысочайшему Величеству было угодно повелеть своему капеллану сохранить для истории «свитки, дощечки для письма и любые другие письменные свидетельства прошлого, каковые могут подкрепить показания очевидцев». Однако мы заверяем Вас, государь, что ацтек, разглагольствуя о том, что его племени якобы ведомы искусства письма, чтения, рисунка и живописи, допускает хвастливое преувеличение. Эти дикари никогда не создавали, не имели и не сохраняли никаких летописей, где была бы записана их история, не считая разве что нескольких разрозненных, сложенных гармошкой листков, кусков кожи или дощечек, испещренных множеством примитивных фигурок, какие могли бы накорябать несмышленые детишки. На взгляд цивилизованного человека, это никак нельзя считать письменными свидетельствами, да и у самих дикарей сии «произведения» служили в качестве подспорья для их «мудрецов». Последние использовали эти каракули и картинки для подкрепления своей памяти, когда повторяли устные предания, касающиеся истории их племени или клана. Истории, заметим, в лучшем случае сомнительной, а зачастую и вовсе вымышленной.

Ко времени прибытия в эти земли вашего слуги братья францисканцы, которых послал сюда пятью годами ранее Его Святейшество покойный Папа Римский Адриан, уже прочесали все окрестности столицы ацтеков вплоть до самых укромных уголков. Эти добрые братья собрали из всех уцелевших строений, каковые отдаленно напоминали наши архивные хранилища, не одну тысячу индейских «книг», но никак не использовали их, ожидая дальнейших указаний.

По этой причине мы, в качестве облеченного полномочиями епископа, от имени Вашего Величества самолично изучили конфискованные «библиотеки», но не обнаружили в «книгах» ничего, кроме безвкусных изображений гротескных фигур. По большей части то были воплощенные кошмары: животные, монстры, языческие боги, демоны, бабочки, рептилии и прочие твари сходной вульгарной природы. Некоторые из этих каракулей должны были, видимо, изображать человеческих существ, но делалось это в той нелепой манере, которую, как это повелось в Болонье, именуют caricatura [20] Карикатура, букв .: преувеличение (ит.) . , то есть в стиле абсурдном и бессмысленном.

А поскольку все эти языческие изображения не только не содержали никакой полезной информации, но и являли собой зримое воплощение гнусных дикарских суеверий и заблуждений, внушаемых самим дьяволом, мы повелели свалить тысячи таких «рукописей» в кучу на главной рыночной площади этого города и сжечь их дотла, а пепел развеять. По нашему убеждению, то был единственно подобающий конец для всех этих языческих писаний. Мы весьма сомневаемся в том, что где-либо сохранились другие памятники, проливающие свет на былые ложные «религии» народов, ставших ныне жителями Новой Испании.