Аркадий Савеличев - Савва Морозов: Смерть во спасение

А вот для того!

Одиночество! Какое, к лешему, одиночество! Он знал, что в следующую ночь приведет свою лесную пассию в одну из таких укромных беседок. До гостеприимной ели слишком далеко, босиком‑то не добежать.

Савва только сейчас понял, что шлепает по росной траве, и зябко поежился.

Савва Тимофеевич Морозов вернулся из Парижа.

Ах, Париж, опять Париж! Просто в какой‑то момент все осточертело, он по телефону заказал роскошнейший «люкс». Почти в том же самом купе и обратно вернулся. Голова немного проветрилась, душа отстоялась. Гонка по железной дороге была как крепкий рассол после сильнейшей пьянки. Только огорчало, что за ним по пятам какая‑то полицейская слежка — эти неумытые хари в любом костюме он узнавал. Ну, и черт с ними. Впервой, что ли? Жизнь российская стала каким‑то призрачным бредом.

В Париже к нему подошел совершенно незнакомый человек и отрекомендовался:

— Честь имею, Савва Тимофеевич, передать вам привет от Бориса Савинкова! Он благодарит за деньги, которые вы дали. Убийство подлеца Плеве обошлось нам в тридцать тысяч, но сдачи ведь вы не потребуете?

— Не потребую, — ответил Морозов. — Не спрашиваю — кто следующий, но в случае нужды помогу. Единственно, любопытствую: за мной действительно ходит хвост?

— Да. И даже не один. Но будьте уверены: наши люди незримо проводят вас до Москвы.

Этих «незримых» Морозов так и не приметил и воспринимал все случившееся как небольшой анекдотец. Вот так же в Москве подошел к нему человек, почти с теми же словами; правда, тогда имя главного полицейского держиморды не называл — конспирация! Но Савинкова назвал — иначе под кого же давать деньги? И он дал без раздумий. Надо же, социалисты, да еще и революционеры! Это было так же трудно совместить, как фабриканта и главного мануфактур-советника Морозова с главным террористом Савинковым. Но рисковых людей он любил. Иначе чего бы скрывался на его фабриках такой отчаянный человек, как инженер Красин?

Он возвращался домой в приподнятом настроении. Наивная мысль мелькнула: «А не помириться ли, в очередной‑то раз, с Зинулей, да не сотворить ли еще одного Савенка?» Право, пять лучше, чем четверо.

Даже не огорчило, что не встретили. Никто, кроме тех же скрытых полицейских морд. Чинно от Николаевского вокзала сопровождали. Делать им нечего.

Впрочем, как и барону Рейнботу. Но и его басовой гуд в глубине первого этажа не задел нервы. Пускай его побасит! Что за жена, если никто за ней не ухаживает?

В конце концов, и она поднялась на второй этаж.

— Ах, Саввушка, ты уже возвернулся?

Он к тому времени успел отобедать у себя в кабинете, вздремнуть на диване.

— Вернулся, Зинуля, как видишь. — Приложился к щеке, которая пахла почему‑то гаванской сигарой. — Не скучала эти дни?

— Когда скучать! — игриво потупилась она. — Барон возил в казармы, где пороли университетских студентов. — Стыдно сказать, без штанов.

— Барон‑то?

— Фи, Саввушка! Студенты, стало быть.

— Стало, стало. Извини, Зинуля, я доктора пригласил.

Не спросив, зачем ему потребовался доктор, она крутанулась тяжелым бархатным подолом, и вроде как без особой обиды. Не шпульница двадцатилетней поры, а шпулькой же и унеслась вниз. И самое время: через все перекрытия и стены несся недовольный зов:

— Свет-Зинуля, что же вы?

Ага, барон требовал, видимо, с полным своим правом. Савва Тимофеевич расхохотался: «Славно! Если для мужа — Зинуля, так как откажешь барону, да еще свитскому генералу, который имеет честь обедать в покоях государыни — императрицы? Спасибо, что до шпульницы нисходит».

Но всласть посмеяться не пришлось: доктор. Он, университетский медведь. Годы шли, но что станется с медведищем? Разве что еще больше синеет нос да расползается под жилеткой брюхо. Эка беда!

— Мое нижайшее Савве Тимофеевичу. Опять нога? Не застудились ли в этих проклятых поездах?

— Мое почтение, господин Богословский. Не устали ли?

— Куда уставать? Вечер да ночь — и сутки прочь! Новые начинай.

— Не поздненько ли начинать? — Савва Тимофеевич глянул на свои скверные никелированные часы, которые опять забыл в Париже заменить. — Ого, пятый уже! Самое время.

— Самое, самушка Савва.

— Помедведимся. — Он нажал кнопку электрического звонка. В огромном каминном зале было с пяток таких кнопок закамуфлировано-благое изобретение инженера Красина.

Дворецкий как на крыльях взлетел по лестнице.

— Семен, камин прикажи. и все, что к камину полагается.

— Не напрягайте свои мысли, Савва Тимофеевич, — с радостным ответом хлопнул тот в ладоши, сбегая вниз по лестнице, мимо еще более резвых врубелевских русалок.

— Пока он там управляется, пройдем в приватный кабинет, — кивнул Савва нетерпеливому доктору. — Там и посмотрим мою ногу. Под медведя класть не будешь?

— Да я и сам заместо медведушки, — колыхнулся доктор-костолом. — П-шли, ваше степенство!

Так он всегда с купцами. А разве Савва Морозов уже не купец?

В ожидании каминных чар, добрую чарку он нашел и в рабочем стенном буфетце. Старый университетский костолом принял ее с должным почтением. Но прохлаждаться особо не стал — в отсутствие хозяина тут было не жарко, хоть и побулькивало в трубах паровое отопление. Знать, погонять кочегаров было некому.

Без докторской просьбы укладываясь на холодный кожаный диван, Савва пожаловался:

— Когда в седле — еще понятно, но чего же от безделья‑то нога разболелась?

— Ясное дело, все болезни от нервов. Пора бы знать, Савва Тимофеевич. Плесни еще, а потом мы твою ноженьку и помнем как следует.

— Плесни сам, — кивнул Савва на буфетец. — Иль дорогу забыл? Мне тоже немного.

Свой стопарик костолом мгновенно отправил в пасть, а Савва Тимофеевич не успел.

Камердинер, а за ним и истопник примчались. Оба ошалелые.

— Веревка!

— Бомба на вьюшке!

Гвалт — хоть святых выноси. Он оставил доктора-костолома в одиночку маяться у раскрытого буфетца и вышел в каминный зал. Книжные шкафы, большой гостевой стол благоразумно были отодвинуты от камина. Остались только орехового дерева низенький стол, да три коврами застланных кресла. Над каминной вьюшкой болтается крепкая, крученая бечева!

— Что еще такое?

— Коробка на вьюшке!

— Обернуто что‑то!..

— Да что — бомба же, говорю!..

Это уже дворецкий, оттолкнув истопников и камердинера, подал голос.

С улицы, потрясая поднятым кинжалом, несся по лестнице черногорец Николай.

Кажется, шутить не приходилось. О бомбах кое‑что и Савва Морозов знал. Не на его ли денежки молодцы Бориса Савинкова грохнули главного жандарма Плеве?

Но то не ненавистный Плеве, то кареты министров и губернаторов. При чем здесь фабрикант Морозов?