К. У. Гортнер - Клятва королевы

— Прошу вас, — сказала я, — выражайтесь яснее. Я устала. День был долгим.

Он шагнул ко мне, и я с ужасом разглядела босые ноги под оборванным подолом монашеского облачения, посиневшие от холода и с запекшейся на пальцах кровью. Вероятно, он шел от монастыря до алькасара без сандалий. Я снова содрогнулась.

— Господь дал вам Фернандо, — нараспев произнес Торквемада. — Он услышал ваши молитвы и даровал вам земную страсть, которой вы столь желали. Дал вам силу, чтобы преодолеть все препятствия и победить врагов, но взамен вы должны поклясться служить Ему. Вы должны почитать Его превыше всего, ибо Он требует этого от вас как Его земной королевы.

Монах замолчал, и слова его отдались зловещим эхом. Я сглотнула комок в пересохшем горле. Зачем он говорил мне об этом? Неужели явился, чтобы обвинить меня в недостаточной набожности?

— Уверяю вас, я служу Ему каждый день, — сказала я. — Я всего лишь ничтожная служанка Божья и…

— Вы станете более чем служанкой, — ответил Торквемада, и я едва не попятилась, когда он склонился надо мной, сверкая глазами на мертвенно-бледном лице. — Вряд ли вы станете отрицать, что тоже видели печать Сатаны на нашем презренном короле. Энрике Четвертый обречен, и смерть уже ползет по его костям. Он оскорбил Всемогущего своими извращениями, отвернулся от добродетели, предался греху. Но вы, — он шагнул еще ближе ко мне, обдав меня запахом застарелого свечного дыма, — вы Его избранница. В вас ярко пылают Его свет и гнев. Лишь вы способны вырвать эти королевства из когтей дьявола и восстановить нашу святость. Только вы можете взять в руки меч, который пронзит сердце зла, поразившего эти земли.

Я оцепенела, не в силах отвести взгляда, услышала собственный голос:

— Предсказывать смерть короля — измена.

— Я не предсказываю. — Он поднял костлявый палец, словно упрекая меня. — Я всего лишь пыль, как и каждый человек, даже король. Он умрет, и вы будете править. И вы должны поклясться, что очистите Кастилию от порока, искорените его, где бы он ни таился, и ввергнете его в бездну ради вашей бессмертной души.

— Какого порока? — прошептала я, хотя уже все поняла и боялась ответа. — Что вы имеете в виду?

Он посмотрел мне в глаза:

— Ересь. Она повсюду. Пронизывает камни, воду и почву этой страны. Таится в смеющемся ребенке, в женщине у фонтана, в человеке на осле, что проезжает мимо вас по улице. Она в воздухе, которым вы дышите. В ложном христианине, что принимает Святое причастие и выплевывает облатку, потворствуя мерзкому греху, или притворяется, будто почитает нашу Церковь, но тайно исповедует иудаизм. Они — гнойная рана Кастилии, больная конечность, которую вы должны отрубить и сжечь, дабы очистить единственную истинную веру.

Он говорил о conversos, евреях, обращенных в нашу веру. В Кастилии их тысячи, и многие приняли Святое крещение во времена массовых обращений тысяча триста девяносто первого года, последовавших за ужасающей волной насилия против сефардов. Они вступали в брак с христианами, воспитывали как христиан своих детей. Предки Беатрис и Андреса де Кабреры тоже были обращенными, как и многие знатные семейства королевства. Чистота крови — абстрактное понятие, на которое в нашей стране мало кто мог претендовать.

— Вы просите меня преследовать собственный народ? — недоверчиво спросила я.

— То, что творится во имя Господа, не преследование. Они нечисты и лживы, марают Церковь раздвоенными языками. Притворяются, будто почитают Пресвятую Деву и святых, но на самом деле лгут. Они всегда врут. Их нужно вывести на чистую воду, разделаться с ними. Уничтожить.

Забывшись, я тихо рассмеялась:

— Но их в королевстве больше половины! В моих собственных жилах течет кровь обращенных, и у Фернандо тоже. На самом деле даже вы, брат Торквемада, — потомок обращенных. Значит ли это, что все мы лживы?

Лицо его ожесточилось. Голосом, полным незнакомого мне чувства, более темного, чем гнев, и более сильного, чем ненависть, — чувства, которого я никогда не испытывала и надеялась, что и не испытаю, — он ответил:

— Я докажу вам, насколько они лживы.

Я долго смотрела на него в наступившей тишине, затем высоко подняла голову:

— Вы чересчур дерзки. Я пока еще не королева и, если будет на то воля Божья, не стану ею еще много лет, ибо это означало бы потерю единственного моего оставшегося в живых брата. Но даже если завтра меня коронуют, я никогда не опущусь до того, чтобы преследовать своих подданных.

— Это ваш долг. — Он холодно и бесстрастно смотрел на меня. — Вы не должны допустить, чтобы ересь процветала под вашей властью. Бог даровал вам великую честь, но с нею связана и великая ответственность.

Как он посмел напоминать мне о моих обязательствах после всего, что мне пришлось пережить, чтобы защитить право их исполнить? Мне захотелось, чтобы он немедленно убрался прочь. Стала противна его вопиющая наглость. Я только что вернулась в Сеговию; Энрике был подавлен и болен; я осталась одна, без надежных советников, во дворце, где никогда не чувствовала себя в безопасности, разлученная с мужем и ребенком. Как он мог возлагать на меня столь тяжкое бремя?

— Я прекрасно осознаю свою ответственность, — сообщила я, и в голосе моем прозвучал металл. — И обещаю вам, брат Торквемада: если надену корону, ересь не будет процветать. Но я не стану карать невинных. Таково мое последнее слово.

Я наклонила голову из уважения к его духовному превосходству:

— А теперь прошу меня простить. Мне давно уже следовало отойти ко сну.

Не дожидаясь ответа, я пошла к дверям спальни. Поворачивая ручку, оглянулась и увидела, что он исчез и внешняя дверь закрыта; свеча рядом с ней ровно горела, словно от его ухода воздух даже не шевельнулся и как будто его вообще здесь не было.

«Это ваш долг… Бог даровал вам великую честь, но с нею связана и великая ответственность».

Вздрогнув, я шагнула в тепло спальни, где Инес уже перетряхнула простыни, зажгла жаровни и ждала меня с халатом и щеткой в руках.

Но как бы я ни пыталась забыться, слова монаха преследовали меня, словно тень.

Последующие недели полны были банкетов и путешествий.

Несмотря на изможденный вид, Энрике решил устроить праздник в честь примирения, так что расписан был каждый час нашего дня. Закутавшись в теплую одежду, мы отправлялись послушать мессу в соборе, посетить важных вельмож в их дворцах, поприсутствовать на выступлении детского хора в приюте, встретиться с богатыми торговцами. Каждый вечер мы надевали громоздкие регалии, чтобы поужинать с придворными, словно тот лишь факт, что мы появлялись вместе и, можно сказать, сидели в одном окопе, мог каким-то образом помешать заговорам и интригам, которые тайно затевали гранды.