Юлия Голубева - Калигула. Тень величия

Клавдий возвращался от ростовщика. Ему удалось взять в долг немалую сумму, которую он намеревался потратить на ремонт дома Антонии, по указу императора возвращенного ему из залога, и на наряды и украшения для своей невесты.

По Риму уже пролетела молва, что старый хромой сатир женится на молоденькой нимфе, и, сидя в новых золоченых носилках, Клавдий с ухмылкой прислушивался к незатейливому мотиву новой песенки, сложенной квиритами на потеху. Он никогда не был так счастлив, как сейчас. Ведь вчера, когда Калигула прогнал всех из дворца, Мессалина сама попросила его отвезти ее к нему домой. Ей не хотелось возвращаться в дом, где тело отца ожидало похорон, а мать и брат еще не успели вернуться. А посреди ночи она неожиданно пришла в его покои и отдалась ему. И наутро поклялась страшной клятвой, что будет верна ему, и союз их, вызванный необходимостью и чужой волей, должен стать для обоих счастливым и долговечным. Потерявший от счастья голову Клавдий не обратил внимания, как тревожно бегают ее агатовые глаза и мелькает розовый язычок, облизывающий губки. Мессалина бессовестно лгала ему в своих клятвах и уверениях, страх за свою жизнь понуждал ее к этому. Ведь взбалмошный Калигула в любой момент мог передумать и предать ее, отравительницу, той же страшной казни, что ожидала ее возлюбленного Германика.

Мессалина старалась не думать о том, от кого отступилась и с легкостью предала. Но она не в силах была забыть его потрясенный вид и глаза, полные боли и предсмертной тоски. Это видение преследовало ее, стоило смежить усталые веки. Она боялась, что навлекла на себя проклятие, и после его казни мстительный Лемур будет преследовать ее до конца дней. Своего отчима она не так боялась, надеясь задобрить его ман щедрыми жертвами, ведь при жизни Сулла был добрым и всегда относился к ней как к родной дочери. Мессалина искренне верила, что он не причинит ей зла, хоть она и стала невольной виновницей его страшной гибели. Валерия была рада, что выходит замуж за Клавдия, возвращаться в дом, чтобы увидеть гневные глаза матери и брата, было выше ее сил, и она намеревалась остаться у своего жениха до самой свадьбы. Она уже догадалась, что Клавдий влюблен в нее с того момента, когда увидел в первый раз, и предал заговор только из-за нее, не желая, чтобы она досталась Германику Гемеллу. Но Мессалина не спешила обрушивать на него свою ненависть и подавила в душе желание отомстить, хотя именно из-за Клавдия она стала невольной отцеубийцей, да и любовь свою предала ради желания выжить тоже по его вине. Время все расставит по своим местам, а пока Мессалина была рада, что Клавдий готов исполнить любое ее желание и верит каждому ее слову.

Валерия даже в самых смелых мечтах не могла предположить, к каким вершинам вознесет ее этот брак, и как впоследствии желание отомстить низвергнет вниз и приведет к гибели.

Дождавшись возвращения Клавдия с ворохом подарков для нее, Мессалина, даже не рассмотрев их, попросила жениха сопроводить ее в Мамертинум, где в ожидании казни содержался Германик Гемелл. Ей необходимо было вымолить у него прощение, чтобы успокоить совесть. Клавдий нехотя уступил страстным мольбам девушки, подкрепленным ласками и поцелуями, и они под покровом ночи отправились к Капитолийскому склону.

Носилки были тесными настолько, что Мессалине пришлось сидеть, прижавшись к Клавдию. Она дрожала от страха и досадливо ворчала на неудобства, чтобы хоть как-нибудь отвлечься.

— Неужели ты не мог купить носилки попросторнее? — ругалась она. — Ты настолько тучен, что нам невозможно поместиться здесь вместе.

Клавдий блаженно улыбался и молчал, лишь поглаживал время от времени рукой ее округлую грудь, ощущая, как твердеет его плоть. Такого блаженства он не испытывал никогда за всю свою унылую жизнь. Старик уже нисколько не жалел, что предал своего племянника, поистине награда того стоила. Обладать таким восхитительным юным телом, что могло быть желаннее?

— Я не хочу отпускать тебя одну, Мессалина, — сказал он, когда девушка с досадой оттолкнула его похотливую руку. — Ты моя невеста и не должна показываться без жениха в тех местах, где тебе может угрожать опасность.

— Еще чего, старый сатир, — зашипела девушка. — Я должна это сделать сама. Германик вырвет тебе язык, если увидит.

— Тебе не обязательно встречаться с ним, Валерия, — сердито ответил Клавдий. — Ты подвергаешь наши жизни страшной опасности. Что если Калигула узнает о твоем визите в тюрьму?.. Я чересчур мягок с тобой.

— Не узнает, — отмахнулась Мессалина. — Ты не понимаешь… Я обязана встретиться с ним, прежде чем его казнят.

Носилки качнулись и остановились. Девушка ступила на подножку, подставленную рабом, и растворилась во тьме, откуда Клавдий расслышал ее приглушенный голос и звяканье монет. Наступило томительное ожидание.

Мессалина легким шагом устремилась по коридору вслед за стражником. Ее бил озноб, ведь совсем недавно она сама была узницей этой страшной тюрьмы. Как странно, подумалось ей, еще сутки назад мне казалось, что отсюда нет выхода, а теперь я вернулась сюда по доброй воле и как свободный человек.

Тюремный страж отворил заскрипевшую дверь и дал ей в руки факел.

— У тебя немного времени, госпожа. Я буду рядом, если понадоблюсь. Мессалина сунула ему в руку еще несколько денариев и вошла внутрь.

Огонь выхватил из мрака узкую камеру, похожую как две капли воды на ту дыру, где сидела она.

— Германик, — прошептала девушка, увидев юношу, спящего в углу на соломе.

Звук ее голоса разбудил его, и он вскочил, уставясь на нее во все глаза.

— Ты? — потрясенно вымолвил он.

Слезы полились из глаз Мессалины, когда она увидела его обезображенное побоями лицо. Она опустилась на колени прямо на грязный пол.

— Прости меня, любимый! Заклинаю всеми богами, не таи зла! — она протянула к нему руки в страстной мольбе. — Я так испугалась!

Гемелл презрительно смотрел на нее и молчал, грудь его бурно вздымалась.

— А если не прощу? — наконец ответил ей он, и в голосе его зазвенел металл.

Мессалина захлопала длинными ресницами.

— Тебе известно, как я рискую, прийдя сюда? Но желание увидеть тебя превозмогло все страхи, — горячо зашептала она, на коленях подвигаясь к нему. — Я люблю тебя, Германик, я люблю тебя!

Розовый язычок коснулся ее нижней губы, и Гемелл застонал от нахлынувшего чувства. Его всегда умиляла эта трогательная привычка. Он кинулся к ней и, опустившись рядом, заключил ее в объятия.

— Я не могу ненавидеть тебя, Мессалина! Клянусь Венерой, это выше моих сил! Разлюбить тебя невозможно, и завтра я встречу смерть с твоим именем на устах, — жарко целуя ее мокрые от слез щеки, проговорил он.