С того дня и после. Срубленные зимой. 2 повести

Предки мои – из какого вышли колена? У Нахмана Рита и жены его Евы‚ у детей их и внуков руки были одинаковой длины‚ язвы на голове не проглядывали‚ с червями во рту обошлось‚ да и кровью себя не мазали: фи! А по ковенским улицам уже ходил праведный мудрец из Саланты‚ может‚ мимо их дома проходил‚ может‚ здоровался за руку: нищий‚ больной‚ слабый телом‚ он молился в полумраке синагоги со стоном-рыданием: "Знай‚ перед Кем ты стоишь!"; рыдали его ученики; стонал‚ быть может‚ и Нахман Рит: "Рвите сердца ваши‚ а не одежды ваши"‚ а потому долгие часы молитвы‚ плача‚ раскаяния‚ чтобы пробиться в наглухо закрытое собственное сердце.

Нахман Рит‚ обремененный возрастом‚ разместился в моем альбоме: на пороге нового века‚ от которого так много ожидали. Скромная тужурка – воротником под горло‚ седая бородка с усами‚ высокий лоб‚ глубокие от него залысины‚ глаза невеселые‚ усталые‚ насмотревшиеся. Если и были страсти – переплавлены в искушении. Если и приобрел знания – не познать меру суровости суда Всевышнего. Сохранилась открытка из Бруклина‚ от сына-дантиста‚ июль 1913 года: "Господину Нахману Риту‚ табачный магазинъ‚ Russia‚ Ковна". Значит‚ был у моего прадеда табачный магазин. Сохранилась другая открытка‚ ноябрь 1913 года‚ тоже из Бруклина: "Г-ну Абе Риту‚ мыловаренный заводъ‚ Russia‚ Ковна". "Дорогой Аба! Напиши мне подробное письмо о смерти нашего дорогого отца..." Значит‚ умер Нахман в конце того года и похоронен на ковенском кладбище‚ в утерянной ныне могиле.

Его жена Ева доживала свои дни в Москве‚ на Пречистенском бульваре‚ у дочери Софьи. Сын Владимир к тому времени поменял веру‚ чтобы поступить в университет; он приходил в гости к братьям и сестрам‚ но для матери был мертвым со дня крещения. В 1914 году военный врач Владимир Рит погиб на фронте; когда Еве сообщили об этом‚ она сказала: "Моего сына давно нет в живых".

Предполагали – а ныне доподлинно известно: в утробе матери является ангел‚ показывает зародышу рай с адом‚ указывает место‚ где ему умереть и быть погребенным. Но даже ангел‚ видно‚ не знал‚ что кладбище в Дорогомилово снесут‚ а территорию используют под городскую застройку. Если вы поедете из Москвы по Кутузовскому проспекту‚ мимо высотной гостиницы "Украина"‚ непременно посмотрите направо: там‚ ближе к реке‚ у Москва-реки‚ было еврейское кладбище‚ где запрятались теперь в земле‚ в корнях деревьев каменные обломки с причудливыми письменами. Там схоронили прабабку мою Еву‚ там же – и деда моего Абу. Всё как положено: с памятником‚ надписью на иврите‚ с непременной поминальной молитвой. Перед самой войной родственники получили повестки на перезахоронение; мама с папой перенесли прах Евы и Абы на Востряковское кладбище‚ на холмики воткнули временные таблички с номером‚ но памятники поставить не успели. Началась война – студеная пора жизни. На территории кладбища обучали новобранцев: ползать‚ окапываться‚ бежать в атаку, колоть штыком‚ – они и затоптали могилы с табличками. После войны одинокие фигуры бродили по Дорогомиловскому кладбищу‚ посреди вскрытых могил и разбросанных плит в поисках отцов-братьев. После войны памятники с Дорогомиловского кладбища навалом лежали в Востряково; дошлые мужички стесывали с них старые надписи‚ бойко выбивая новые‚ чтобы и их стесать через полвека. Ева Рит. Сын ее Аба. Ни таблички‚ ни холмика с камнем: места захоронения неизвестны.

И мертвецам не знать покоя.

Лидия‚ дочь Нахмана и Евы‚ жила после войны в Москве‚ на Лесной улице‚ и угощала чаем в редкие наши посещения: оттого и зацепил ее в памяти‚ что в те скудные времена кормила сладким пирогом. Лидия сберегала красавец-альбом: кожаный верх‚ вензеля золотом‚ глянцевые тугие страницы с прорезями‚ а в альбоме дожидались меня фотографии семьи Рит. Потом она умерла‚ детей не оставила‚ и альбом достался ее мужу. Он умер – и альбом достался его второй жене. Она умерла – посторонние люди забрали красавец-альбом‚ выбросили чужие фотографии, поставили взамен свои.

Намхан Рит и жена его Ева вывели на свет восемнадцать детей‚ из коих в детском возрасте умерли семеро. Остальные выросли‚ "пустили корни понизу и принесли плоды поверху". Обо всем древе не рассказать‚ но одну веточку помянем.

Эсфирь – по-домашнему Софья‚ дочь Нахмана и Евы – вышла замуж за Якова Розенблата из торгового дома "Розенблатъ и С-нъ". Купцы первой гильдии Моисей Львович Розенблат и "С-нъ" его Яков держали магазин часов и золотых изделий неподалеку от Красной площади: Никольская улица‚ дом 11‚ номер телефона 30–64. (Станете искать – вот вам примета: аптека по соседству‚ знаменитого на всю Москву Феррейна Владимира Карловича‚ магистра фармакологии.) "Розенблатъ и С-нъ" представляли в России французские и швейцарские фирмы‚ жили на Пречистенском бульваре‚ дом 21, номер телефона 54–60: квартира отца над квартирой сына. Моисей Львович умер во-время‚ не испытав горечи потерь‚ ибо после революции всё их состояние‚ хранившееся в банках‚ ухнуло в общую прорву. Софья и Яков оказались наредкость проницательными: пришел к власти Ленин, а они уж в Берлине‚ пришел к власти Гитлер, а они в Хайфе‚ где и умерли в свой срок. Связи с родителями не было‚ и дети‚ оставшиеся в России‚ долгие годы не знали‚ где похоронены Софья с Яковом‚ не слышали и про родственников за океаном. После войны пришло письмо из Бруклина; оттуда спрашивали: "Как вы пережили тот ужас? Кто цел? Кого уже нет?" – но им побоялись ответить‚ ибо свой‚ местный ужас был в самом разгаре‚ и его еще предстояло пережить.

Купеческий сын Григорий Розенблат‚ бунтарь-ниспровергатель с гимназической скамьи, бледный‚ должно быть‚ и вихрастый‚ гневный и запальчивый, рано порвал с семьей и ушел в революцию. Был журналистом‚ печатался в газете "Правда"‚ до тридцать седьмого года сумел не дожить‚ ибо разбился во время показательного перелета Москва-Дальний Восток. Похоронен с почетом на Новодевичьем кладбище‚ замурован в стене: как войдешь – направо.

Купеческая дочь Анна Розенблат уехала с родителями в Германию‚ вышла замуж за немецкого коммуниста по фамилии Ролау и вместе с ним вернулась в Союз‚ чтобы построить светлое будущее. Ролау сгинул в лагерях‚ а Анна выжила и после отсидки – в телогрейке и кирзовых сапогах – затаилась в беспокойстве в приволжском городе Кинешма. Кому оттепель‚ а ей испуг. Кому застой‚ а ей трепетание. Кому перестройка‚ а ей ужасы смертные. Всего и всякого опасалась в том светлом будущем‚ которое для нее наступило; никому не рассказывала о беглецах-родителях‚ и даже гласность не сделала ее разговорчивой. Когда выяснилось наконец, где поселились папа с мамой‚ где они похоронены‚ ей побоялись про то сказать‚ чтобы не добить старую женщину.