Алексей Чапыгин - Гулящие люди

– Аминь! – повторил пропойца за другим столом.

– Кадиловозжигатель! – крикнул Таисий.

Подошел скоморох с замаранным кровавой краской лицом, поклонился.

– Отец настоятель, я тут!

– Прими кадило и клепли братии на трапезу!

Таисий передал скомороху кадило. Он, принимая, по чину отдал поклон.

У дверей кабака в сумраке раздались удары дубины по бочке, потом скоморох, названный кадиловозжигателем, стал носить по кабаку большое решето, наполненное кусками калача, хлеб скоморох раздавал всем питухам. Другой скоморох, он же вожак медвежий, подходил к стойке, где неутомимый целовальник Аника наполнял кружки, ковши и стаканы водкой. Все питухи кланялись, принимали даровую водку, пили с похвалой громкой атаману. Только два старика на приступке печи и их спутница Улька не приняли подношения. Один сказал:

– Да покинем сие бесовское сборище!

– Убредем-ка подобру, Серафимушко! – ответил другой и прибавил:-Ульяна, иди!

– Пожду, батя!

Когда старики вышли за двери, один из лихих, подойдя, сказал Таисию:

– Ватаман! Двое гнилых ругали веселье наше, дай знак – укокаю…

– Не бреди в навоз – замараешься! Пущай идут.

– Эх, а я бы их упрятал… Чую, с поклепом пойдут!

– Пущай! Опоздали они…

По вкушении вина и хлеба братская трапеза буйно зашумела, только по-иному. Хозяевами кабака стали скоморохи. Таисий не воспрещал им. Они с пением и пляской подвели к столу, где сидел атаман, средних лет женку – плотную, краснощекую, одетую в алый, обшитый галуном золотным по подолу, шугай распахнутый, в красной кике и в красном же сарафане кумачном. Кричали приплясывая:

– Отец атаман! То будет невеста.

– Жених ее где?

– Жениха она у тебя просит, кого укажешь. Дело вдовье – с любым венчаетца!

– Семен, – позвал Таисий Сеньку. – Влеки свой стол на середку, аналой будет, стань ей женихом, красной бабе…

– Повинуюсь, атаман!

Стол поставили. Сенька взял красную бабу за руку, два скомороха подхватили их, повели кругом стола, напевая..

– Посолонь водите! – крикнул один из питухов саженного роста, могуче втираясь в толпу скоморохов.

– Истинно! По-нашему, древлему, венчать, – согласился Таисий.

Из-за печи вывернулась злая Улька тоже в пестром, ярком наряде, крикнула:

– Семен, я встаю, не надо Фимку!

Таисий из-под полы кафтана показал ей пистолет. – Бешеная! Я хозяин здесь – убью! Улька скрипнула зубами и скрылась.

Пара венчаемых ходила кругом стола. Скоморохи, держа два бубна над их головами, пели:

– Стой! Буде им… Ране, чем спать уложить, надо еще приданое честь: може, есть на што сесть, а лечь-то на што есть ли, какая тогда свадьба?

– Сажай жениха с невестой!

Сеньку с красной бабой скоморохи, подхватив под руки, с поклонами отвели за стол, где сидел пропойца подьячий. Он с последнего ковша водки упал под стол, храпел там и бредил, зажав в кулаке кусок калача.

Перед столом Таисия скоморохи выстроились в ряд, заговорили, перебивая друг друга:

– Вот посаженый, батюшко атаман, невестин отец…

– Выходи, Михайло!

Вышел скоморох-медведь, поклонился.

– Невестин отец, батюшко, будет чести, што идет невесте!

– Читай, Михайло! Скоморох-медведь начал:

– «Невеста! С ей в приданое поп, тому же попу в кадило три пуда угольев восходило – и когда ён кадит, то от попа на версту худым духом смородит! Когда же его с кадилом к образам ташшат, у святых в ту пору бороды трешшат! Роспись о приданом поистлела оттого, што невеста сто годов в девках сидела… Все же чту: за невестой восемь дворов хрестьянских, промеж Лебедяни на старой Рязани, не доезжая Казани, где пьяных вязали… меж неба и земли, поверх лесу и воды… Да восемь же дворов бобыльских, а в них полтора человека без чети. Три старца деловых у пустых кладовых, четверо в бегах да сиделец тюремной в долгах».

– Хо-о! Черти, крашеные хари…

– «Да в тех же дворах стоит горница о трех углах над жилым подклетом, живут в ней только летом. Третий двор на Воронцовском поле, позади Тверской дороги. Во оном дворе хоромного строенья – пень да коренье и еще – два столба в землю вбито, третьим покрыто. Сходитца с тех дворов в год хлеба насыпного семь анбаров без задних стен. В одном анбаре десять окороков капусты, семь полтей тараканьих да восемь стягов комарьих…»

– Буде с приданым! Потчуйте званым – пить хочу! Потому – заутре бой на медные деньги…

– Пей! Не мешай невестину обряду.

Угрюмый, саженного роста питух, двуперстно крестясь, шагнул к стойке, глаза узенькие, злые, медвежьи.

– Такому бы у скоморохов медведем быть!

– Правильно! Скомороший медведь-овсянник, а этот был бы бурой!

– Хто ён?

– Кирилка-старовер! Ух, и не любит же он царя-государя!… Слышал не раз – сказует Кирилка.

– И Никон от царя, – заедино веру изломили! – кричали питухи…

Аника налил подошедшему Кирилке ковш водки. Выпив, рыгая хмельным, старовер нагнулся к уху Таисия:

– Атаман! – забубнил он, стараясь говорить тихо. – Тебе сказать хочу по-тонку. Значит, как ежели бой…

Таисий, не отвечая Кирилке-староверу, встал, махнул рукой, останавливая глум скоморохов, крикнул на весь кабак:

– Народ! Назавтре в то же время все здесь с топорами. Топоры под кафтанами… Кабак будет куплен – пить, гулять станем!

Кирилка кивнул Таисию головой:

– Скажу завтре!

Стихло кругом, скоморох продолжал читать роспись приданого; она у его была записана на пергаменте из старой телятины, протертом до дыр.

– «Еще за невестой идет четыре пуда каменного масла! Да в тех же дворах уделана конюшня без дверей, стен и кровли… В конюшне той три журавля стоялых да един конь шерстью гнед, а шерсти на нем нет!»

– Вот так скотинка! – крикнули питухи.

– Не мешать роспись слушать!

– «Тот гнедой конь передом сечет, а зад волочет… К тому же приданому две кошки дойных! Восемь колод наделанных пчел – меду того не чел! Два ворона гончих, да с тех дворов еще сходитца на всякий год запасу – по сорок шестов собачьих хвостов! Киса штей да заход сухарей!»

– К черту тя! Сухари из нужника!

– «Малая поточка молочка да овин немолоченный киселя!»

– Хлебай сам, когда обмолотишь! Фимка подошла, шепнула Таисию:

– В ночь на Облепиху идти бойся, ночуй у меня, – старики грозились, они ведомые, злые хитрецы…

– К тебе идем, женка! Скоморох не кончил читать:

– «За невестой две шубы – едина соболья, другая сомовья, обе крыты сосновой корой – кора снимана в межень, задрав хвост в Филиппов пост! Три опашня сукна мимо зеленого… драна сукно по три напасти-локоть! Однорядка не тем цветом!»