Юрий Вяземский - Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

В двух оставшихся категориях я, честно говоря, постоянно путался, не зная в точности, кто из них терпсихоры, а кто — фалии. Их было много: римлянок, гельветок и из прочих соседних народностей; свободных, вольноотпущенных и рабынь; замужних и незамужних; средних лет и таких молодых, что наш Эдий Гней им годился чуть ли не в дедушки. Все из них были смешливыми, игривыми и простыми в обращении. Одни на протяжении нескольких лет развлекали Вардия, другие были, как у Катулла, «мимолетной забавой».

Из всех этих «фалий» — в постели, как я понимаю, любая из них, по желанию Вардия, могла стать «Терпсихорой» — из этого сонма особое предпочтение мой благодетель отдавал той, которую называл Каллисто. Родом она была откуда-то с Венетского озера, то есть венеткой, или рауричкой, или винделичкой, или ретийкой. Она с трудом изъяснялась на латыни, но в палле выглядела римской матроной, в гиматии — природной гречанкой, в варварских одеждах — кем угодно из варварских женщин. Когда наряжалась в мужскую одежду — особенно в гельветскую, со штанами — ничем от юноши не отличалась; даже походку делала мужеподобной, хотя обычная ее походка была женственной и грациозной. Вардий утверждал, что на ложе эта Каллисто так же ловко перевоплощалась, протействовала, по его словам: любому животному могла уподобиться, от раненой медведицы до ласковой змеи. Но на вилле у Гнея Эдия я ее ни разу не видел. С Вардием они, переодевшись в римских солдат или в варваров, любили странствовать по окрестностям: скакали на лошадях, ездили на лодках, закусывали в придорожных гельветских харчевнях, нежились в лучах весеннего солнца на полянах, в летнюю жару в тени платанов или дубов охлаждали себя холодным косским вином. На всякий случай за ними всегда на некотором расстоянии следовали Гнеевы охранники, которым велено было отворачиваться, когда Каллисто и «Лысый Купидон»… Ты ведь помнишь: некоторые из завистников его так за глаза называли…

IV.Да, в общем-то, пожилой и, мягко говоря, весьма неприглядной наружности был мужчина. Но женщин к себе притягивал. Чем?

Во-первых, как сказала про него одна из его фалий: «Да, не молод и видом не Аполлон. Но какой опытный и какой ласковый, Приап его побери!»

Во-вторых, сам Вардий любил повторять, что в любовных ухаживаниях ни в коем случае нельзя бояться отказа, всегда надо верить в свою конечную победу, и тогда любая женщина, даже самая холодная и неприступная, рано или поздно потеплеет к тебе и… «откроет ворота».

В-третьих, всех своих купидонок Вардий богато одаривал. Чаще всего преподносил богатые украшения, в которых они потом щеголяли по городу, привлекая к себе завистливое внимание, и всем посылал цветы, что в Новиодуне не делал ни один из мужчин.

Наконец, известность и влиятельность, которые многих женщин привлекают не меньше, чем подарки и плотские наслаждения. Влиятельность эта о двух концах. С одной стороны, если уступишь, наверняка облагодетельствует и тебя, и твоего мужа, если ты замужем; и никто тебя не осудит, потому что благодетелю уступила. С другой, если откажешь, могут быть неприятности: нет, не лично от Вардия, а от его многочисленных почитателей и клиентов, которые за своего патрона, за негласного хозяина города, конечно, обидятся. Попробуй после этого обратиться с ходатайством к кому-нибудь из магистратов, или подать исковое заявление городскому претору…

И еще раз, так сказать, наконец : многие из Вардиевых купидонок — особенно фалии и Терпсихоры — были его собственными вольноотпущенницами и даже рабынями. А тут вообще никакой отказ невозможен!

И совсем уже наконец, у Гнея Эдия, как мне удалось разузнать, в городе было несколько, так сказать, «прокураторов удовольствия», то есть людей, в обязанность которых входило поставлять ему новеньких и «свеженьких» фалий, Терпсихор, иногда мельпомен и даже каллиоп не только из различных районов Гельвеции, но также из Провинции, по особым случаям — из Италии и из Рима.

V.За редким исключением все соития Вардия были приурочены к римским праздникам, из которых лишь немногие справлялись у нас в Новиодуне. Но Вардия это не смущало, что многие не справлялись. Он любил повторять, что там, где есть хотя бы один настоящий римлянин, вокруг него всегда будет Рим.

Не поленюсь и кратко перечислю те праздники, которые Гней Эдий отмечал со своими купидонками:

В конце января — Сементины, праздник посева. Как его праздновал Вардий, мне не удалось разузнать, но знаю, что праздновал и «приносил жертвы».

В феврале — Луперкалии и Квириналии. На Луперкалиях Вардий со своей Каллисто, наряженной в волчью шкуру, бегал по усадьбе и хлестал бичами землю и всю свою челядь, дабы сообщить им плодородие и благополучие. На Квириналиях со скорбной треверкой, одетой в одежду весталки, в «спальне Приапа» чествовал зачатие великого Ромула.

Начиная с февральских Фералий Гней Эдий целый месяц держал пост и не только ни с одной из женщин не сходился, но даже избегал смотреть на них, чтя покой усопших предков, как он объяснял. Пост завершался в третьей декаде марта, на девятый день до апрельских календ. В День крови Вардий в «спальне Протея» катарсился с огненной фракиянкой.

В канун апрельских ид на праздник Миртовой Венеры к Вардию прибывала одна из каллиоп. В «Святилище Любви» (см. 16, II) устанавливалось ложе, на котором опытная и искусная женщина, как мы помним, «напоминала подзабытое, освежала увядшее».

На следующий день — праздник Омовения. Он совершался, как правило, в бане, с участием фалий и Терпсихор.

На Мегалезиях Матерь Богов чтилась совокупно с клией по прозвищу «Слон» — той самой, необъятной и расплывчатой телом.

На Цереалиях Вардий с Каллисто гулял по окрестным полям, на вспаханной борозде заставляя работников и работниц предаваться любви. Никто из мною опрошенных не видел, чтобы в этих совокуплениях сам Гней Эдий участвовал. Но думаю, выбрав укромное местечко, не брезговал и славил плодоносную Цереру.

На Флоралиях в центре усадьбы строился шалаш. Вокруг него едва ли не все наличные фалии и Терпсихоры — рабыни, вольноотпущенницы, клиентки — нагие, но увенчанные и обвешанные цветами, водили хороводы, танцевали и пели песни. Все они по очереди исчезали в шалаше, но на очень короткое время. В шалаше же, как ты догадываешься, на толстой подстилке из полевых цветов возлежал, невидимый со стороны, Эдий Вардий.

Ты не устал?.. А я притомился от этого перечисления.

И посему закончу одним лишь праздником, но не римским, а гельветским — Днем Озера, или Днем рыбака. Гней Эдий, окруженный охранниками, выбирал какое-нибудь укромное местечко на озере, сажал себе на колени Каллисто в длинной гельветской рубашке… Однажды в разговоре со мной Вардий признался: «Представь себе, юный мой друг. Почти каждый раз, когда у нас с Каллисто начинается, у меня начинает клевать, и надо вытаскивать!»…Пошлое, согласен с тобой, замечание. Но лицо у моего благодетеля в этот момент было по-детски невинным, каким-то обиженно-удивленным…