Марина Друбецкая - Девочка на шаре

— И как можно скорее, — коротко ответил Ожогин.

— Да, мизансцена моя любимая, как можно скорее, — эхом отозвалась Ленни. — Я думаю, по поводу паспорта надо переговорить с Кторовым — наверняка у него есть кудесники, которые умеют делать такие штуки. Только будь, пожалуйста, всегда со мной. — Она прижалась лбом к его спине, обвила руками, как в тот вечер, когда впервые его поцеловала. И Ожогин понял: все, что у нее есть, она ему доверяет.

Вечером они поехали к Кторову, и там, выйдя на широкую лестницу, ведущую к морю, где когда-то по ступеням скакал серебряный шар, на котором Ожогин увидел Ленни, задали ему свои вопросы. Кторов понимающе кивнул. Его большие пальцы тут же начали что-то изображать, мастерить в воздухе. Слуга был послан на кухню варить яйцо вкрутую.

— Свежесваренное вкрутую яйцо — ключ к решению задачи. Влажным упругим белком можно скопировать любую печать и подпись, сделанную чернилами. Старейшая технология и никогда не подводит. Когда я учился в первом классе гимназии, то подделывал так матушкину подпись в ученическом дневнике, — говорил Кторов своим размеренным голосом без модуляций, слегка отвернувшись — по-холостяцки стеснялся, когда ветер натягивал платье у Ленни на животе. — Впрочем, это все игры. Если ваша просьба серьезна, дайте мне четыре дня — я лучше попрошу профессионалов. Там в парке, где вы, Ленни, трудились у фотографа Лурье, располагалось, если помните, шапито. Я в нем работал. У нас была прекрасная труппа механиков по всем вопросам. В том числе по самым неожиданным. Да, четырех дней, думаю, хватит.

Фотографии на паспорт сделал Лурье, к которому Эйсбар был направлен с запиской. Назначили дату отъезда. В ближайшее воскресенье в Стамбул уходило большое грузовое судно, на верхней палубе которого было устроено несколько кают первого и второго класса. Во второй класс и был куплен билет.

В день отъезда оставалось лишь передать Эйсбару паспорт вместе с некоторой суммой наличными и банковскими чеками. Ожогин с утра хмурился, стучал о блюдце кофейной чашкой, несколько раз переодевал влажные от пота рубашки. И все потому, что Ленни сказала: поеду, милый, с тобой в порт. В кремовом шелковом платье с шалью, очень дамском, слегка пополневшая, она уже не выглядела мальчишкой. «Но, боже, — беззвучно простонал Ожогин, когда она шла по садовой тропинке, — теперь она стала еще притягательней. И к тому же такой элегантной! С какой простотой и естественностью она превратилась в даму, не замечая в себе перемены. Так же готова была носиться и по-птичьи подскакивать и не знала, что все движения ее стали плавнее, задумчивее». Каждое из них Ожогин хотел затормозить, остановить стоп-кадром — чтобы успеть насладиться. Что же будет сегодня? Что случится? Она уселась рядом с ним в машину, завязала ленты шляпы, улыбнулась, но… нет, не беззаботно. Сосредоточенно и собранно она вглядывалась вперед.

Когда они прибыли в порт, грузы были уже на корабле, а почти все пассажиры поднялись по трапу. На пирсе одиноко маячила высокая фигура Эйсбара. Ленни взяла у Ожогина конверт и, придерживая шляпу, двинулась вперед. Он приотстал на несколько шагов, потом еще на несколько и — остался стоять в самом начале пирса. Ленни ускользала от него в сверкающую морскую морось. Орел или решка.

Эйсбар издалека узнал ее решительный шаг, увидел ее фигурку и ясно очерченный овал живота, вокруг которого ветер завертел платье. Он вспомнил внезапно день на взлетном поле, когда она неутомимо гонялась за взлетающими этажерками с тяжелой старой деревянной камерой, сломала штатив, плакала, но оставалась неутомимой.

Ветер сорвал и чуть не унес в море ее шляпу. Приподнявшись на носочки, она исхитрилась поймать ее и, не останавливаясь, намотала ленту на локоть. «В соответствии с глупым жанром в этот момент белый конверт с паспортом должен скользнуть из ее рук на пирс, а там порыв ветра подхватит его и унесет в море», — подумал Эйсбар. Но этого не произошло. Они стояли на пирсе одни.

Корабль должен уже был отойти — Ленни и Ожогин чуть не опоздали, — но задержался. Ждали груз одного из пассажиров. Тот кричал, молил подождать, кажется, даже вставал на колени перед капитаном, его поднимали, люди в белых кителях на разных палубах махали друг другу флажками, гудели сигналы. Наконец прямо на пирс въехала машина — старомодная, вычищенная до блеска, с ярко-синими воздушными шарами, привязанными к ручкам дверей.

— Дипломатический груз! Подарок очень важной особе! — Радостные возгласы нервного пассажира врывались в суматоху звуков: гудки, вопли чаек, треньканье оркестрика, играющего на катере, который весело прошуршал волной вдоль пирса, и ладошки тех, кто отправлялся на прогулку, махали тем, кто отправлялся в дальнее плаванье. Вероятно, матрос сейчас прибежит за коробками с подарками, что прячутся в салоне этого чудного авто. Но вдруг заработал кран и потащил автомобиль с шарами в небо, чтобы потом отправить на корабельную палубу.

«Надо сказать ей сейчас!» — приказал себе Эйсбар.

Каждое его слово ветер тут же уносил вдаль.

— Помогите еще раз, Ленни, прошу вас. Там в Москве есть «существо». Ребенок. Его мать погибла в Индии на моих съемках. Я напишу о подробностях.

— Не надо писать, — слова Ленни тоже улетели в море и, может быть, там сплелись со словами Эйсбара.

— Назовите его, как сочтете нужным. Я думал, может быть, Тимофей. Вы знаете, мне больше некого просить. Вот адрес и записка. Там няня, индианка.

Она кивнула.

— Милостивый государь, прошу на борт, — к ним подошел матрос. Эйсбар вскочил на трап.

Он смотрел на Ленни, чей абрис уже превратился в плоскую открытку, сентиментальный южный «привет», не имевший теперь к нему никакого отношения. За его спиной поднимался мерцающий, волнующийся занавес моря, который должен был открыть ему новую судьбу, предъявить другой шанс.

Ленни поняла, что он никогда не вернется в Россию. Прощание, не начавшись, закончилось. Шляпа наконец улетела, и, проводив ее взглядом, Ленни завороженно смотрела на парящий в воздухе автомобиль. Синие шары — по два около передних и задних дверей — шеренгой устремились в небо. Сияние никелированных деталей. Был какой-то растерянный шик в том, как громоздкая машина плыла в воздухе. И сотни глаз — матросов, пассажиров, провожающих, застывших на набережной, парочек на пляже — были устремлены вверх.

Ожогин стоял на ступеньках пирса и смотрел, как Ленни шагнула вперед, к кромке, за которой начинался блистающий синий ковер. Голова ее была закинута, руки ловили теплый ветер. Он не понимал: она провожает Эйсбара или встречает, прощается с ним или уже начинает ждать, когда на линии горизонта появится приветственный дымок из корабельной трубы и гудок возвестит о том, что Эйсбар вернулся обратно. Непонимание было мучительно, но он знал, что ни о чем не станет спрашивать ее. Он не видел — и не мог видеть, — что глаза ее устремлены к синим шарам, которые, повинуясь необъяснимой силе, казалось, подняли автомобиль в небо и теперь благосклонно позволяли ему опуститься в грузовой отсек нижней палубы. «А ведь на точно таком же авто я ездил в Москве пять лет назад, — подумал Ожогин. — И было оно такого же синего цвета, как эти шары».