Нерея Риеско - Ведьма и инквизитор

Теперь, по ее примеру, оставалось только уповать на то, что добрые люди получат вознаграждение в мире ином, поскольку этот мир действительно прогнил насквозь. Кое-кто даже отважился предположить, что королева будет похоронена как святая. Маргарита была уверена в том, что жизнь всего лишь формальность, которую необходимо выполнить для того, чтобы попасть в рай, и ожидала этого момента с трогательным спокойствием, как посетитель, дожидающийся в приемной, когда ему будет дана аудиенция. Никто не сомневался в том, что она прямым путем попала на небеса.

Дни, предшествовавшие и следовавшие за ее кончиной, стали наглядным воплощением хаоса. Поступившие из Эскориала известия о рождении нового инфанта и смерти роженицы совпали по времени из-за задержки почты. Вот почему в Вальядолиде все сбились с ног. Когда уже все было готово для проведения на улицах города маскарада в ознаменование рождения очередного королевского отпрыска, поступило сообщение, что приготовления следует отменить, а вместо праздничных одежд облачиться в траур и быть готовым к участию в церемонии похорон, поскольку королева скончалась родами. По слухам, на третий день после родов ее начало лихорадить, и вскоре врачи утратили контроль над ее состоянием. Говорили, что она страшно металась на простынях цвета слоновой кости, перестала узнавать родных и близких, принимая свою камеристку за мать. Щеки у нее стали красными, как два спелых яблока, губы пересохли, а слезы сделались такими густыми, что почти перестали литься из глаз.

Дон Родриго Кальдерон взял на себя все заботы о королеве и распорядился послать за доктором Меркадо, который считался в Вальядолиде медицинским светилом. Эскулап прибыл в Эскориал, предложив самые современные способы лечения, усвоенные в ходе неоднократных поездок в Рим. Однако они шли вразрез с традиционными методами, которым отдавали предпочтение пользовавшие двор местные врачи.

Доктор Меркадо расположился перед кроватью государыни, снял пиявки, которые врачи поставили ей на спину, и уверенно заявил, что современная наука неопровержимо доказывает, что лечение кровопусканием есть глубочайшее заблуждение, ибо подобно тому, как болезнь выходит вместе с кровяной жидкостью, так из тела выходит и жизненная энергия, необходимая для выздоровления больного.

— Это тем более бессмысленно, — заявил доктор монарху, который, судя по его виду, не был удовлетворен объяснениями медика, — что речь идет о недавней роженице, которая и так потеряла много крови естественным путем.

Он попросил, чтобы послали за его доверенным аптекарем по имени Эспинар, после чего намазал королеву мазью, пахнувшей жженым клопом; наложил пластыри, которые должны были действовать в течение нескольких часов, и порекомендовал, чтобы она ничего не ела и не пила за исключением какой-то красноватой жидкости, которую надо было принимать каждые два часа. Несмотря на принятые меры, больной не становилось лучше, наоборот, она с каждым разом становилась все слабее и бледнее. Она перестала принимать свою камеристку за мать, потому что уже даже не открывала глаз.

Ревностные подданные устроили на улицах Вальядолида крестный ход, чтобы испросить у неба здоровья для государыни. Они взяли статую святого Петра Регаладо, которая имела славу чудотворной, и торжественно пронесли ее по улицам города. Процессию возглавлял сам епископ, который шел, сжимая в руках огромный посох с навершием в виде креста. Они шествовали с закрытыми глазами и озабоченными лицами, перебирая четки и бормоча молитвы. Не успели они вернуться в храм святого, как из монастыря при Эскориале поступило указание готовиться к похоронам.

Говорили, что все произошло в девять утра. За окнами поднялась буря, и небеса содрогнулись от раскатов грома и вспышек молний, таких сильных, что от них волосы вставали дыбом. Король в это время находился в часовне, молился, стоя на коленях с переплетенными пальцами рук, стараясь вложить в просьбу о спасении супруги все свои душевные и физические силы. Он пробыл там два часа, пока плач придворных дам не заставил его подняться на ноги. Никто не ставил его в известность о случившемся несчастье, однако он уже обо всем догадался сам.

Король шел по коридорам дворца с низко опущенной головой, едва передвигая ставшие вдруг свинцовыми ноги. Дойдя до комнаты королевы, он остановился. Им овладело детское желание закрыть на все глаза и навсегда остаться перед этой дверью, чтобы не видеть ее без признаков жизни, чтобы никогда не узнать, что она и в самом деле умерла. Однако, когда он уже готов был повернуться и бежать куда глаза глядят, не разбирая дороги, одна из фрейлин, молившихся подле его супруги, с плачем вышла из комнаты, скорбно посмотрела на него и выразила ему свои соболезнования. И тогда смерть стала реальностью.

Филипп III вошел в опочивальню, и она была там, навеки упокоившаяся, с навсегда закрывшимися глазами. Он приблизился к кровати, большим пальцем начертил в воздухе крест надо лбом покойной, наклонился к ее лицу и поцеловал. Он не проронил ни слова. Вернулся в часовню и там заплакал как ребенок, слыша вдали плач другого ребенка, своего сына, новорожденного инфанта, звавшего к себе мать, которой здесь уже не было и никогда больше не будет.

— Этот ребенок обошелся слишком дорого, — сказала одна из кормилиц.

И с тех пор, на его беду, инфанта так и прозвали — Дорогой, ежедневно напоминая ему о том, что его появление на свет стоило жизни его матери.

В Эскориале всю ночь вздыхали и молились возле покойной. Филипп III не позволил никому, кроме графини де Демос и доньи Марии де Сидония, до нее дотрагиваться. Им было поручено удалить всех присутствовавших из опочивальни королевы. Затем они откинули простыни цвета слоновой кости, сняли с нее рубашку, которая вся пропиталась запахом пластырей, которыми лечили больную доктор Меркадо и аптекарь Эспинар, и принялись готовить ее к долгому путешествию. Промыли каждую складку кожи розовым мылом, натерли с головы до ног александрийскими духами, которые ей доставили из Австрии. Обрядили ее в монашескую рясу босоногой францисканки, расчесали волосы и собрали их в узел. Закончив свое скорбное дело, позвали мужа, — и вот тогда-то его прорвало, потому что она казалась не умершей, а всего лишь пребывающей в покое, погруженной в безмятежный сон, от которого рано или поздно она могла очнуться.

— Моя святая покойница, зачем мне жить на свете? — говорят, вскричал он.

Саласар в течение дня все обдумал и уехал под покровом ночи, никому ничего не сказав. Только оставил на кровати записку со списком точных инструкций и объяснением, что неделю будет отсутствовать по личным мотивам. В ней указывалось, что помощникам надлежит отправиться в Толосу и без промедления начать допросы. Он-де вскоре их догонит. Ответственными за Визит он назначил брата Доминго и Иньиго де Маэсту. Он выбрал в конюшне лучшую из лошадей и пустился вскачь, надеясь, что ночной бриз развеет его тоску.